— Тебе известно, что она отреклась от меня? — неожиданно, глядя прямо на Леньку, сказал Павел Петрович.
— Ты ошибаешься, дед, — ответил внук. Внезапно голос его обрел упругость и категоричность, это был голос Люси, когда она становилась жесткой. — Она когда-то тебе это ляпнула от отчаяния. Это можно понять. Она ведь очень любила Семена Карловича.
— Она что же, во все тебя посвятила?
— Не знаю, во все или не во все, — сказал Ленька, и Павел Петрович удивился перемене его лица: из бездумного, беспечного парня тот превратился в саму строгость, даже Люсина поперечная складка образовалась меж бровей. — Но у нас вроде бы не было тайн… Ей ведь там не очень-то легко. В Институте грязи хватает. Она в их мышиной возне не участвует, а это иным обидно, вот и травят ее потихоньку. Но она молодец, на все плюет. А что касается тебя… Ты прости, дед, но она считает: ты себя не на то растратил.
— Значит, осуждает?
— Я бы сказал: жалеет. Это — есть.
— За что же меня надо жалеть? — спросил он, и ему сделалось нехорошо. До чего дожил — сидит с мальчишкой и вытягивает у него ответ: так ли он прожил свою жизнь?
— Знаешь, дед, — сказал Ленька. — Я ведь тебя толком еще не знаю. Но маме я верю. Она говорит: самая большая твоя беда, что ты утратил себя. Может, я не очень ее понял. Но смысл тот, что ты когда-то был независим… не во всем, конечно, во многом. А потом перед тобой все стали преклоняться. Считали: у тебя воля, сила, умение подчинять себе людей. Ты поднимался на высоты, падал, но не ломался. А на самом деле… В общем, на самом деле ты был подневольным, тебя плотно приковало к себе время. Свободы не было, а существовало только «надо». Такая тебе выпала пора. Вот Семен Карлович. Но, наверное, ему легче, он ведь ученый. Наверное, были и другие… Это мамины мысли, своих я еще не нажил. Не успел, — улыбнулся он.
Павел Петрович почувствовал, как кровь приливает к его лицу, он поймал себя на том, что может сейчас размахнуться и врезать этому дерзкому мальчишке, как когда-то влепил по щеке дочери. Это же надо: не успел из яйца вылупиться, а уже всю его жизнь, о которой и знает-то понаслышке, в формулировки уложил… Но, поостыв, понял: сердиться не стоит, мало ли что несет мальчишка, да ведь и интересно, что о нем думают родные люди, их всего-то…
— Значит, вы меня в утиль списали. Так понимать?
— Да что ты, дед! — удивился Ленька. — Мама-то тебя любит!
— Хороша любовь. Такого наговорила. Да и когда в Воронеж приехал, на порог не пустила.
Ленька на минуту задумался, почесал лоб, сказал:
— Ты зря, дед, сердишься. Ведь давно известно: чем шире сфера деятельности человека, тем чаще ему приходится приносить личное в жертву долгу. Так происходило и происходит всегда. Ведь вопрос только — что означает этот долг. Тут, конечно, можно бить себя в грудь и кричать: мы создали, мы добились, мы победили! Но мама говорит, ты не из таких. Ты даже подвержен самоуничижению. Она и послала меня к тебе. Сказала: ты живи у него, ему сейчас трудно. Она тебя любит, но Бастионова простить тебе не может.
— Да он же твой отец!
— Я ведь не про себя говорил, я про маму, — улыбнулся Ленька. — Но, может, мы еще к этому вернемся попозже. А мне сейчас в институт надо…
Вот какой разговор был утром.
Стоило Леньке уйти, как Павел Петрович почувствовал себя одиноким и слабым. Эк занесло мальчишку, что, они нынче все такие? А может, в его возрасте и он был таким? Ведь сами когда-то трубили: время требует, время требует… Оно требовало всегда. Ленька задел самое больное. Конечно же это не внук додумался, а Люся, что он был всего лишь рабом времени и никогда не ощущал себя свободным…
Надо было идти домой, приготовить что-нибудь на обед, но Павел Петрович не мог подняться со скамьи. Сначала ему почудилось — он дождется Дроздеца, но вскоре понял: старик не придет. Да и зачем Павлу Петровичу Дроздец? Получить дополнительную информацию?.. Может быть. Ощущение, что сегодня Павел Петрович в чем-то ошибся, усиливалось, ведь недаром Фролов был подчеркнуто вежлив, а Клык позволил себе ухмылку. Конечно, и Фролов, и Клык знают нечто такое, о чем Павел Петрович даже не догадывается. Время нынче сложное, переменчивое, только от газет голова кругом идет. Одно за другим следуют разоблачения: тот, с кем встречался Павел Петрович на разных перепутьях, кому симпатизировал, видел в человеке образованность, дипломатическую сдержанность, оказывался взяточником, другой — солидный, основательный, прекрасный семьянин, не раз выручавший как смежник министерство, — предстал «крестным отцом» банды расхитителей, третий… Честно говоря, во все эти разоблачительные статьи Павел Петрович сначала не верил, они его даже раздражали. Он понимал: идет замена старых руководителей, это ясно, но зачем подвергать людей очернению? Во-первых, они работали, много работали, во-вторых, если уж на то пошло, то избавиться от них можно и иным путем. Однако постепенно стала вырисовываться общая картина действий, которые сводились к яростному обнажению истинного положения дел, а оно, чем глубже копали, оказывалось все более и более неприглядным.