— Что?! — воскликнул он.
Галимов пригнулся, легко, по-кошачьи прыгнул вперед. Кружок света проскочил по спинам и исчез. Баулин бессознательно рванулся за ним и наткнулся на плетень. Услышал глухую ругань Галимова. А через мгновение вновь зачавкали шаги. Под ноги упал заботливый лучик фонарика.
— Иди, директор.
Баулин перепрыгнул через лужу.
— Что случилось?
Галимов длинно выругался.
— Пацан бежал… Синяя рубаха, знаешь? — и с ожесточением сплюнул. — Шайтан! Активист, мать его… Стрелять надо.
Сразу представилось, как паренек бежит от хаты к хате, стучит в окна… Так все может полететь к чертям!
— Вы понимаете? — зашептал он. — Что наделали, понимаете?
— Ай, дурак! Хотел сказать: зачем пацана берем? Хотел сказать…
— Хотел, хотел, — проворчал Баулин и вдруг сорвался на крик: — Вас зачем сюда послали? Помощничек, черт возьми! Хамить научились, а выполнять… Что вы думаете, игрушки вам тут?
— Зачем кричишь, директор? — удивился Галимов.
Баулин и сам понял, что сорвался глупо. Наверное, не выдержали нервы. Он помолчал, чтобы успокоиться, но это не помогло.
— Что сейчас делать? — в отчаянии спросил он и тут же догадался: — Пошлите солдат. Выставьте посты у двух других дворов.
Галимов ничего не ответил, повернулся и пошел вперед, освещая себе дорогу фонарем.
— Я вам приказываю! — крикнул Баулин и испугался, что останется один, побежал по лужам догонять. Его всего трясло. — Вы… вы ответите, — зло шептал он.
Галимов молчал. Они шли еще минут пять, потом остановились. Теперь вся группа скучилась.
— Здесь, — сказал долговязый Кындя.
Галимов поднял фонарик и осветил калитку, беленую хату за ней, навес у крыльца, мокрые деревья. Баулин прислонился к дереву и почувствовал на щеке прикосновение теплого влажного листа. Черные окна хаты. Что там, за ними? Он невольно пригнулся и стиснул до хруста в пальцах кулаки. Черт возьми, даже не дали оружия.
Галимов, подтолкнув вперед Кындю и тех двоих, что были с ним, распахнул калитку. С диким заливистым лаем кинулась под ноги собака. Свет упал ей на морду: она была лохмата и оскалена. Баулин увидел, как сапог Галимова мгновенно достал до собачьей морды. Удар был очень силен, и собака, скуля, откатилась в сторону.
Трое поднялись на крыльцо. Наступила короткая тишина. И в ней раздался стук в дверь. Было слышно, как завозились в хате. Сначала чиркнула слабой вспышкой спичка, потом зажглась лампа.
Кто-то медленно зашлепал к дверям, каждый шлепок казался все отчетливей и громче, и Баулин чувствовал, как стягивается кожа на лбу. Еще секунда — и…
— Кого черт носит? — спросил ленивый голос по-молдавски.
— Бумага из сельсовета, — поспешно ответил Кындя.
— Дня не хватает? — опять спросили за дверью.
— Срочная бумага. Подписать надо.
— Э, мэй, Кындя, пьяная морда! Разве по ночам открывают плохим людям?
— Баде Михаил, — глотая слюни, поспешил на выручку другой из активистов. — Очень надо подписать.
— А, и ты, Петря, здесь? Плевать я хотел на ваши бумаги.
— Из города бумага, — взмолился Кындя.
— Когда встанет солнце, — лениво ответили из-за двери. — Хочешь, подожди рассвета в собачьей конуре… А у меня есть дело к Ленуце. — Человек коротко хихикнул. — Она не так плоха. Не правда ли? Недаром ты облизываешься, когда видишь ее. А сейчас — проваливай! И не забудь поцеловаться с моим псом.
— Значит, не откроешь?
— Иди к свой рябой Домнике. Она встретит лучше. И не пей много вина на ночь.
Так можно разговаривать до бесконечности. А время летело стремительно. Надо было принимать решение. Баулин протянул руку к Галимову и, чувствуя, как его опять начинает бить мелкая дрожь, сказал резко:
— Вышибайте! — и задохнулся.
Галимов в два прыжка очутился на крыльце. Треснули доски. Щеколда, видимо, отскочила сразу. Слабо высветился провал. По ступеням протопали солдаты. Скрестились лучи карманных фонарей. Баулин побежал в хату. В порыве толкнул кого-то плечом, споткнулся о порог, еле устояв на ногах, и остановился в растерянности.
На кровати, прижав к груди полосатую ковровую тряпку, замерла обнаженная женщина. Спутанные темные волосы падали ей на плечи. К ней прижалась девочка лет семи. А на глиняном полу сидел в исподнем хилый небритый человек, на щеке его сочилась свежая царапина. Посинелые губы дрожали, открывая коричневые, прокуренные зубы.
— Вставай, браток, — говорил ему Галимов. — Зашиб маленько, вставай.