Урсул подошел к грузовику и поднялся в кузов.
— Разгружайте машину! — крикнул Баулин.
Солдаты удивленно оглянулись на него.
И в это время из проулка выскочил газик с открытым верхом.
— Как дела, Баулин? — спросил капитан Ткач.
Гололобов сидел неподвижно, откинувшись на спинку сиденья. В жесткие складки, что тянулись от широких глазниц ко рту, въелась пыль, и на очках была пыль, выглядел секретарь уставшим. А капитан Ткач был свеж, черные лихие усы топорщились, серые глаза смотрели весело.
«Вовремя», — облегченно мелькнуло у Баулина. Он подошел к машине, козырнул:
— Разрешите доложить?
— Докладывай, — улыбнулся Ткач, достал из нагрудного кармана гимнастерки янтарный мундштук с позолоченным колечком, принялся вставлять в него сигарету.
— Произошла ошибка, товарищ капитан.
— Какая?
— Урсул… Медведь.
— Молдавский язык знаю. Можно без перевода.
— Мы вместе были в партизанах.
— Та-ак…
Гололобов вздрогнул. Блеснули на солнце стекла очков. Он приподнялся в машине.
— О ком речь?
— Ваня Медведь, — заторопился Баулин. — У нас в отряде был, товарищ Гололобов! Вы должны помнить… Тихий такой… Медведь!
Лязгнула железная дверца газика. Капитан вышел из машины.
— Спокойно, — сказал он и тут же повернулся к Гололобову. — Списки мы вам давали, товарищ секретарь. — Он сделал ударение на последних словах и, усмехнувшись, взглянул на Галимова. Тот стоял, держа автомат за ремень, и безучастно смотрел на дорогу. Сержант казался теперь низеньким и даже щуплым. Наверное, он только что пил воду, и гимнастерка его была в темных подтеках на груди.
— Сержант! Отправляйте машину! — отдал команду капитан Ткач.
— Постойте, — сказал Гололобов и поморщился, словно от боли, как морщился, когда его трепала лихорадка в лесах.
— Никаких «постойте», — твердо сказал капитан. — Здесь командую я. Быстрее, сержант!
Гололобов еще раз взглянул на машину и отвернулся.
Женщина качнулась в кузове. Старик засеменил рядом, все убыстряя и убыстряя шаг. Грузовик выбросил комок белого дыма ему в лицо, старик споткнулся, взмахнул палкой и едва удержался на ногах.
— Садитесь, — подтолкнул Ткач Баулина.
Газик тронулся. Капитан закурил, и запахло душистым табаком.
— В партизанах, значит, — сказал он. — А вот в Онештах один мерзавец пальнул из двухстволки в уполномоченного райкома. Еще бы немного — и голову снес… Вот вам и партизан.
Он насмешливо посмотрел в сторону Гололобова. Тот сидел впереди, цепко держась за металлическую скобу, и во всей фигуре его чувствовалось напряжение.
— Сегодня к вечеру, — сказал капитан, — сдадите докладную с подробным описанием. Не забудьте приложить к ней инструкцию. Она обязательна для сдачи. Не потеряли?
— Нет, — ответил Баулин.
— А насчет партизан, — пыхнул сладковатым дымком Ткач, — запомните, дорогой, еще серьезная проверочка предстоит.
Баулин ждал, что Гололобов вмешается в разговор и одернет этого капитана, как умел он это делать в отряде, резко и решительно. Но Гололобов так и не обернулся. «Боится! — ахнул Баулин. Но тут же догадался: — Эти эмгэбэшники лучше знают. Они могут знать и то, чего даже не знает Гололобов. Поэтому и молчит секретарь… А что я знаю про Урсула? Что у него было? Он пришел в отряд перебежчиком. Был хорошим партизаном?.. Но ведь мало ли… Нечего было соваться! Что там написано в бумаге об этом Урсуле? Кажется, пособничество или что-то другое. Все перепуталось… Надо молчать, надо молчать, как молчит Гололобов… Надо молчать».
— Вас тут хоть накормили завтраком? — спросил Ткач. — А то ведь этот Тофан толстокож.
— Спасибо… Мы перекусили, — смущенно ответил Баулин, вспомнив завтрак у Вердыша.
Ехали по притихшим улицам. Дорога подсохла, и колеса взбивали желтую пыль. Лишь местами в тени от деревьев поблескивали лужи. День наступал жаркий. Несмотря на движение машины, чувствовалась духота, и ветер, дувший навстречу, был теплый, с горьковатым запахом парной земли.
Неподалеку от площади, где были церковь и сельсовет, встретили Тофана. Он шел рядом с подводой, доверху груженной бочками, хомутами, мешками. Лежали свернутые трубкой ковры, полосатые одеяла, на задке торчало несколько пар сапог. Помощник остановил машину. Капитан Ткач вышел, присел несколько раз, разминая затекшие ноги.
— Здорово, председатель.
— Бунэ диминяца. — Тофан склонился всем туловищем. — Доброе утро.
— Хозяйничаешь? — кивнул на подводу Ткач.
Тофан развел руками, будто хотел сказать: ничего, мол, не поделаешь — приходится.