И такие вопросы тоже приходилось решать Сергею Ивановичу.
Он зашел в штаб, давно знакомый, обжитый (существовавший еще до войны), выслушал рапорт дежурного, поднялся в свой кабинет. Часто он спал здесь на клеенчатом протертом диване. В окна врывались гул моря и ветер весны. Отсюда видны стоящие в бухте новые катера.
Сергей Иванович часто задавал себе вопрос: кого же он больше любит? Тех «старичков», на которых он проплавал большую часть своей жизни, или этих красавцев? И не мог ответить себе. Со «старичками» связаны все воспоминания молодости, а ракетные катера он любит ревнивой и тревожной любовью. На его долю выпало во время испытательных стрельб первым нажать кнопку пуска…
Даже у него, пережившего многое, дрогнуло колено в этот момент… За толстыми стеклами боевой рубки возникло пламя, забушевал огненный смерч, и радостный голос летчика, корректировавшего стрельбу, оповестил:
«Прямое попадание в цель!»
По корабельной трансляции об этом узнал экипаж.
Моряки кричали «ура».
Сейчас нажимают кнопку молодые ученики адмирала.
— Разрешите?
Вошел начальник штаба, славный старый соратник Филатыч, с загорелым широким матросским лицом. Один из тех, на которых можно вполне положиться.
— Садись, Филатыч, рассказывай…
Обсудили предстоящий выход катеров в море. Склонились над картой, расстеленной на столе, обитом пупырчатой черной клеенкой, и Сергею Ивановичу вспомнилось, как вот так же, в этом же кабинете у старого командира бригады он сидел над картой с Севой Гущиным в первые дни Великой Отечественной войны… И Сева, отчаянный Сева-сорвиголова, развивал на первый взгляд фантастические проекты…
Зашел начальник политотдела. С ним Сергей Иванович тоже за эти годы сработался, они с полуслова понимали друг друга.
— Я хочу во «Фрегате», — сказал Валерий Тихонович, — устроить встречу с летчиками, корректирующими стрельбы («Фрегатом» называлось кафе на территории части).
— Добро. Летчики — наши помощники и друзья. Что может быть радостнее услышать с неба доброжелательный голос?
— Потом думаю устроить литературную встречу.
И встречу с артистами театра Черноморского флота. Эх, клуба хорошего нет!
— Да уж. Как был бы я счастлив, если бы мог построить новый, а старый разломать на дрова! — вздохнул Сергей Иванович. — Подумать только, всю войну простоял, лишь одна стена обвалилась. Уцелел. А какие здания рушились!
Потом решали, кого назначить командиром катера (Бессонов уходил в академию).
— Претендует Пащенко, — сказал Филатов. — И он Имел бы право, если бы…
— Если бы он не был тем, что он есть, — возразил Валерий Тихонович.
— Нам незачем искать командира на других кораблях, — сказал Сергей Иванович.
— Вы считаете, товарищ адмирал, что Строганов справится?
— Убежден.
— А не слишком ли быстро он у нас продвигается? — осторожно спросил Валерий Тихонович. — Правда, я против него ничего не имею. Мнё~ нравится, что взамен демобилизованных с его корабля он предложил взять к себе двоих списанных за провинности.
— И вы знаете, что он сказал мне? Что он сам был трудновоспитуемым, а ведь вот «выпрямился», и эти двое не пропащие люди, хотя и наломали, по словам Пащенко, дров.
— Из Строганова получится командир корабля, — сказал Филатов. — Как о помощнике, штурмане, я о нем самого лучшего мнения…
— Ну, значит, решено, — заключил адмирал. — А для Пащенко это повод всерьез призадуматься.
Ох уж этот Пащенко! На днях адмирал сказал ему с укоризной:
— Опять по пустякам списываете людей с корабля…
Пащенко удивленно поднял брови:
— Вы сами говорите всегда, товарищ контр-адмирал, что людям несовершенным не место у нас…
— Неисправимым, да. Но таким, которые могут исправиться…
— Я убежден, — сказал Пащенко, — что их исправить нельзя.
Теперь за исправление оступившихся берется Строганов.
Узнав о назначении Строганова, Пащенко почтет себя уязвленным и обойденным. Ну что ж?