— Иди за самоваром, дурак! — рассердился отец, и солдат ушел, стуча своей деревяшкой.
— Что ж это будет, мой друг? — спросила мать.
— Дай-ка лучше трубу, — сказал отец строго.
Мать принесла трубу, и он заиграл встречный марш.
Через два часа одноногий усадил нас в возок и прикрикнул:
— Тро-гай!
Свежие лошади побежали рысью. Отец сразу же задремал, стал похрапывать. Возок то подпрыгивал, то опускался куда-то в глубину, то покачивался. В окна были видны только скалистые стены. Спина ямщика сначала покрылась мокрыми пятнами, потом стала глянцевой от дождя. Я долго смотрел на блестящую мокрую спину, потом заснул.
Далеко позади остались и мрачный холодный Крестовый перевал, и стремительный спуск к селению Пассанаур, в котором в предвечернем сумраке светились окна.
Возница покрикивал на неторопливых лошадей. Повозка тряслась по каменистой дороге. Вдруг лошадиные копыта зацокали как-то особенно звонко.
В темноте я ничего не видел. Теплый ветерок донес обрывки музыки. В воздухе запахло мокрыми тополями.
В темноте появился светлый квадрат: кто-то открыл дверь. Высокий человек встал на пороге, отбрасывая длинную тень. Мы свернули направо, потом налево, из темноты выплыл тусклый уличный фонарь. Залаял басом невидимый пес, и повозку задергало: пес кидался лошадям под ноги. Возница хлестнул кнутом в темноту — раздался отчаянный визг, и все стихло. Глухой голос сказал:
— С приездом.
В темных окнах засветились огни.
Глава третья
На продолговатом плацу, с невысохшими лужами, окруженном приземистыми казармами, фельдфебель обучал солдат военным наукам.
— Серые порции! — кричал он. — Деревенщина! Никакого в вас нету понятия!
Из окон унылой казармы доносились трубные звуки.
Отец, как видно, знакомился с музыкантской командой.
Фельдфебель заставлял солдат бегать, колоть штыками воздух, плюхаться в грязь, подниматься. Поднимались они с грязными руками и лицами, но он не давал времени им обтереться.
Нет, я бы не хотел стать солдатом!
Ко мне подошли два мальчика. Один — вихрастый, курносый, веснушчатый, волосы у него отливали золотом, глаза были веселые и нахальные. Другой грузин, курчавый, нос с горбинкой; он был похож на орленка.
— Ты что здесь делаешь? — спросил вихрастый миролюбиво.
— Смотрю.
— Нашел чем любоваться. Откуда ты взялся?
— Приехал.
— А кто тебя звал?
— Подожди, дорогой, пусть расскажет все по порядку, — вмешался грузин. — У тебя отец кто?
— Капельмейстер.
— Капельдудкин? — воскликнул вихрастый так весело, будто я ему сообщил что-нибудь чрезвычайно смешное.
Мальчишка свистнул и весело протрубил марш: — Тра-тата, та-та… Так это твой отец надрывается? — кивнул вихрастый головой на казарму, из раскрытых окон которой продолжали вырываться трубные звуки. — Старый-то на днях дуба дал. Мы называли его волчьей мордой.
— За что?
— За то, что злющий был, дьявол!
— А тебя как зовут, дорогой? — спросил грузин.
— Сергеем.
— А я Васо Сухишвили. — Он протянул мне руку. — А он Сева Гущин, фельдшера сын.
— Разойдись! — заорал так сердито фельдфебель, что я вздрогнул.
— Ты что? Он не нам. Он солдатам, — успокоил Сева.
За казармами был огромный пустырь. Мои новые знакомые подвели меня к большому камню.
— У кого ножик есть? — спросил Васо.
Я протянул ему свой.
— Хороший ножик, — похвалил Васо. Он выковырял из патрона порох на камень, достал из кармана спички. — Ну, берегись!
Пламя вспыхнуло, словно фейерверк.
— Здорово! Теперь я! — сказал Сева. Наступила и моя очередь. Мне не хотелось показаться неловким. Я выковырял порох, зажег спичку — и вдруг в лицо и в глаза ударило чем-то горячим.
— Ой!
— А ну, покажи. Белый свет видишь? Значит, еще не ослеп, — успокоил Васо. — Больше пороха нет, вот твой ножик. А впрочем, давай сыграем с тобой в «кочи».
— Во что, во что?
— В «кочи».
Васо достал из кармана баранью косточку.
— Не играй с ним, Сережка, он мигом тебя обыграет, — предупредил Сева.
— Чепуха! Ставлю против твоего ножика десять пуговиц!
В одну минуту Васо выиграл у меня ножик и десяток отличных перышек.
— Ну, это с тебя за науку, — сказал Сева весело. — Никогда не играй с Васо.
Васо хозяйственно осмотрел ножик и перья и положил их в карман.
— Мне сам Георгий святой и тот проиграет.
…К обеду я поспел вовремя. Стол был накрыт, отец еще не возвратился, а мама напевала в соседней комнате песню: «Сулико, ты моя, Сулико…»