«Кто я для нее? Просто знакомый мальчишка».
Я постарался представить белокурого Андреса. Он гордо сидел в седле своего мотоцикла, в кожаных крагах и в кожаной куртке. Лэа стояла рядом, положив руку ему на плечо. Они улыбались друг другу. И всему миру. Им было вдвоем хорошо…
Проснулся я от яркого света, бившего в открытую дверь — Лэа стояла одетая у окна в коридоре, и толстяк что-то яростно рассказывал ей. Я схватил полотенце, мыло и бритву, пошел умываться. Она кивнула приветливо.
Когда я вернулся, чисто выбритый, приглаженный и причесанный, постели уже были прибраны. Она пила чай из стакана в мельхиоровом подстаканнике.
— Я и вам заказала, да, пожалуй, остыл, — придвинула она мне стакан, пакетик с сахаром и сухарики.
Я пил, держа стакан на весу, ненавидя толстяка, занявшего полдивана. Тогда Лэа пригласила сесть рядом с ней. И вдруг в голову мне пришло несусветное: нет никакого Андреса в Пярну, она моя невеста, жена, и мы едем с ней к месту службы… И будем жить вместе, и она станет встречать меня, моя Лэа, когда я приду домой с моря…
Она спросила, здоров ли я, и приложила к моему лбу ладонь. Ладонь была прохладная, нежная.
— Температура нормальная, — серьезно определила она.
Толстяк помешал откровенному разговору, мы болтали о пустяках. Обедали в переполненном ресторане; стояли в коридоре вагона, глядя на бегущие мимо окон поля, и наконец простились на симферопольском вокзале.
Лэа поехала в Ялту. Только возле Бахчисарая я сообразил, что не знаю, в каком она будет жить доме отдыха, и не оставил ей почтового номера своей части.
А впрочем, нужно ли это? Бравый мотоциклист Андрее прочно стоял между нами на своих крепких ногах.
Глава восьмая
Нет, не таким представлял я себе Севастополь, по рассказам деда и бабки. Он казался мне очень южным, в галерейках, обвитых глициниями и розами; но не было нынче в нем ни экзотики Грина, ни романтики Паустовского. Не осталось следа и от тех страшных развалин, о которых рассказывали преподаватели-моряки.
Был новый город со светлыми зданиями на широких проспектах.
В гостинице, великолепной, с колоннами, номеров, конечно, не оказалось, и я, увидев, что в сумрачном вестибюле их ждут, сидя в креслах, даже полковники, согласился на общежитие.
У меня был свободный остаток дня, в часть я должен был явиться завтра с утра. На бульваре, за растрепанным ветром кустарником и балюстрадой, открылось море с равелином вдали, с памятником затопленным кораблям, выраставшим из волн и из пены, с теплоходом, выдвигавшимся из глубины бухты. И что-то стремительное, еле приметное в волнах, пронеслось неподалеку от берега, одно, другое, третье — знакомые торпедные катера. Их ведут мои будущие товарищи. Как они встретят меня?
Я долго сидел на скамейке, глядя на потускневшее к вечеру море, пока не замерз и за бухтой не стали загораться огни. Зажглись они и на Приморском бульваре — фиолетовые фонари, раскачиваемые ветром. И тогда я пошел куда глаза глядят, вышел на площадь, где увидел бронзового Нахимова, а за ним знакомую по фотографии колоннаду пристани. Я не мог удержаться, чтобы не спуститься по отлогим ступеням к черной волнующейся воде, не потрогать спокойные морды каменных львов, стороживших пристань, и не проводить несколько баркасов и катеров, отправлявшихся к кораблям. И вконец промерзший, голодный, зашел в небольшое кафе.
Идя утром в штаб по бетонной дорожке, я наслаждался близостью моря, любовался набегавшими на берег злыми волнами. На холмах чернели изогнутые, ободранные неистовым ветром деревья и были разбросаны белые постройки.
И вдруг прямо передо мной выросла небольшая скала.
На ней, задрав нос и сопротивляясь стремительным ветрам, стоял торпедный катер, готовый к прыжку, с зенитками, устремленными в небо…
Это было так неожиданно и так удивительно, что я не сразу сообразил: передо мной не макет и не памятник, а катер, побывавший в боях, вечное воспоминание о тех днях, когда он и его боевые соратники отсюда, из этих бухт уходили в бой. Они возвращались с победой. Или погибали, не посрамив флотской чести.
Я вошел в штаб и попросил доложить о себе адмиралу.
Адмирал сидел в большом светлом кабинете, с выбеленными стенами, клеенчатым диваном, двумя столами, картой на столе. За высокими и широкими окнами расстилалось то, что могло заменить все картины на свете: между рыжими холмами лежала тихая голубовато-зеленая бухточка, у причала стояли мои старые знакомые — катера, а у широкого каменного причала — корабли незнакомой мне формы.
Адмирал поднялся мне навстречу. Он выслушал мой рапорт о прибытии.