— Твоя гипотеза не объясняет, почему убийца начал с тех, кто связан с исследованиями доктора Клея, — обрывает ее Фрэнк. Он не хочет больше слышать ни о графе, ни о Гольдберге, ни о проклятии. — Должна же быть какая-то причина.
— Ей ничто не грозит, — бросает Саманта и, вскинув голову, оглядывает улицу. Бездомный бродяга роется в мусорном баке в конце квартала. — Откуда он это знает?
— Что?
— Подожди.
Она бежит по улице, не спуская глаз с незнакомца, который, закончив с баком, сворачивает со своей тележкой за угол. Саманта уже не надеется увидеть его, но нет, бродяга стоит за поворотом, как будто ожидает ее.
— Привет. — Она останавливается. — Э… вы ведь что-то сказали мне, да?
Дурацкий вопрос. И вид у нее, должно быть, дурацкий, думает Саманта. Молчание.
— По-моему, вы сказали, что ей ничто не грозит. Что это значит?
Замутненный, неподвижный глаз смотрит ей в лицо, и сплетшиеся змеи поблескивают на солнце.
— Вам говорит что-нибудь фамилия Гольдберг?
Вдруг он хватает ее за руки. Саманта пытается освободиться, но незнакомец держит крепко. Он переворачивает ее кисти ладонями вверх и напряженно всматривается в них.
— Вы помечены.
— Что?!
Она вскрикивает и резко отдергивает руки. Пытается вздохнуть, но грудь не поднимается, словно ее сдавило что-то.
Бродяга смотрит на ее живот, и Саманта опускает глаза. Две нижние пуговицы рубашки расстегнулись, обнажив край шрама.
— Оно все равно найдет вас.
— Нет, — шепчет Саманта.
Она отшатывается от незнакомца, так и не поняв, что напугало ее больше — сказанные им слова или его сильные ледяные пальцы.
За спиной слышатся шаги Фрэнка.
— Сэм?
Она отступает, но незнакомец продолжает смотреть на свои руки, как будто перед ним все еще ее ладони. Саманта тяжело вздыхает:
— Не понимаю.
— Автобусы ходят повсюду.
Глаза его наполняются печалью. Он поворачивается и уходит, толкая перед собой тележку. Колеса поскрипывают. В корзине позвякивают пустые банки и бутылки.
24
ЛЮБОВНЫЕ ПИСЬМА
— О чем думаешь? — не глядя на нее, спрашивает Фрэнк.
— Об этой пьесе, что передают сейчас по радио. Нам рассказывали о ней в школе, на уроке музыки. Что-то вроде любовного письма.
Моцартовская «Месса до минор» была посвящена не Богу, а двум женщинам, рассказывала учительница. В двадцать один год Моцарт влюбился в Алоизию Вебер, певицу с ангельским сопрано и чудными ножками. Страсть его была огромна, как Мюнхенский дворец оперы, но кошелек оставался пустым. Ухаживания закончились, когда она сказала, что ему надо заниматься делом, добиваться успеха. Только тогда она выйдет за него замуж. А пока Алоизия обещала ждать. «Я всегда буду любить тебя, Вольфганг», — сказала она. Спустя некоторое время появилось сообщение о ее помолвке с каким-то художником. Свое разбитое сердце Вольфганг понес к кузине Алоизии, Констанце. В ее объятиях он обрел не только утешение, но и любовь, не ту, что становится причиной пожаров и войн, а другую, предлагающую убежище от бури. Ко дню свадьбы он написал «Мессу», а Констанца исполнила партию сопрано. Наполняя церковь своим голосом, она, наверное, чувствовала, что скорбные мелодии скорее свидетельствуют о чувствах супруга к Алоизии, чем к ней или Христу.
Алоизия могла бы спеть лучше.
Моцарт мог бы любить ее сильнее.
— Как Мередит? — спрашивает Фрэнк, по-прежнему глядя перед собой.
— Что?
— Ее письмо.
Саманта виновато опускает голову.
— Она сказала, что любовь не в том, чтобы найти нужного человека, а в том, чтобы найти нужный момент. А как по-твоему? Ты с ней согласен?
— Зависит от вечера, — отвечает со смехом Фрэнк. Саманте приятно слышать, как он смеется, и она
улыбается. Тем не менее она ждет ответа и искоса поглядывает на Фрэнка, который бросает взгляд в зеркало заднего обзора перед тем, как сменить полосу.
— Для меня любовь — это убраться в доме… почистить зубы, приодеться, ну и все такое, — бодро, но вместе с тем осторожно отвечает он.
— Личная гигиена?
— Не совсем так. Для меня любовь — это стремление стать лучше. Или по крайней мере постараться. — Он пожимает плечами. — Вся штука в том, чтобы найти человека, ради которого ты хочешь это делать.
— А ради меня ты хотел это делать?
Саманта замирает, удивленная собственной смелостью.
Фрэнк отвечает не сразу:
— Да.
Признание дается ему трудно, и он не знает, как воспримет его Саманта.
Ей хочется сказать, что она всегда хотела делать то же самое ради него и что комплимент слишком хорош для нее. Она подвела его, подвела их обоих. Чувства переполняют ее, но слова, как всегда, теряются прежде, чем она успевает их произнести.
Машина сворачивает на улицу, где расположена клиника, и Саманта с облегчением переводит дыхание. Здание предстает перед ними оранжево-красным в косых лучах заходящего солнца. У входа уже стоит полицейская машина. Фрэнк паркуется на противоположной стороне, и они вместе переходят улицу.
В кабинете доктора Клея нет ничего особенного: обтянутые коричневой кожей кресла, дубовые книжные полки, латунная лампа под зеленым абажуром. На столе — явно купленные в одном магазине черный степлер и держатель для клейкой ленты. На стенах — морские пейзажи. Стол в почти образцовом порядке. Папки сложены аккуратной стопкой, на стеклянном футляре, защищающем пирамидальной формы часы, приклеена бумажка со словами «Ленч с Майком в 12.45». Вверху сегодняшняя дата.
Встретивший их внизу полицейский стоит у двери. Фрэнк перебирает содержимое ящичков с карточками пациентов. Саманта просматривает бумаги на столе.
Некоторое время они работают молча.
— Посмотри на это, — говорит Фрэнк и подает ей тоненькую бумажную папку. На ярлычке слова «Саманта Ранвали». — Ты говорила, что в проекте предполагалось участие кого-то еще, но этот человек так и не появился. Доктор Клей не называл имя четвертого?
— Нет, — рассеянно отвечает Саманта.
Она смотрит на свое имя, только теперь понимая, что участвует в этом деле как свидетель. С первой открытой страницей ее охватывает беспокойно-тревожное чувство, и в памяти всплывают недавние слова Дона: что, если следующая в списке ты, Сэм?
— Должен же где-то быть полный список. Фрэнк переходит к столу и начинает проверять ящики.
— Как-то непривычно читать собственное досье.
— Все же лучше, чем совать нос в чужие письма.
— Спасибо.
Первые страницы занимает заполненный лично Самантой бланк медицинской страховки, затем идет медицинская карта и наконец странички с написанными от руки замечаниями доктора Клея.
— Что? — вырывается у нее. Фрэнк поднимает голову.
— Нет, ты только послушай. «Саманта хорошо воспринимает лечение. Ее настроение изменилось к лучшему, она стала более уступчивой и менее упрямой». Он написал это после первого же дня!
— И что? — с усмешкой спрашивает Фрэнк.
— Мое настроение. Я вообще не упрямая и всегда готова уступить.
— Ошибаешься.
— И ты туда же! Он смеется:
— Может быть, доктор Клей вкладывал в эти слова другое значение. Воспринимай их как комплимент.
— Не могу.
Она приподнимает брови и качает головой. Фрэнк вытаскивает из нижнего ящика какую-то папку и садится в кресло.
— «Круг Эндимиона», — читает он. — Интересно, зачем ему понадобилось ее прятать?
Саманта подходит ближе и останавливается за спиной Фрэнка. Положив руку ему на плечо, она наклоняется и смотрит на развернутые страницы.
— А вот и список всех четырех участников проекта, — говорит Фрэнк.
— Габриэль Морган, — читает Саманта.
Фрэнк слегка поворачивает голову и смотрит на нее.
— Так вот как Кэтрин узнала об этом проекте. Должно быть, познакомилась с Морганом в ресторане в Солт-Лейк-Сити и поехала вместе с ним в Сан-Франциско.
— Потому что она тоже была больна. Как и Макс. Саманта выпрямляется и бросает взгляд на полицейского у двери. Тот чистит ногти.
— Что ты имеешь в виду?
Фрэнк поворачивается к ней вместе с креслом.