«Черствая и бездушная», – подумала она и, улыбаясь, покинула сто вторую комнату.
Глава пятая
Начало
Будильник зазвонил так громко, что голова Артура взорвалась от боли; он скривился и попытался перевернуться на живот, чтобы утонуть в нагромождении одеял.
Не тут-то было.
Едва он пошевелился, по всему телу разлилась волна неприятнейших ощущений, и Арт не сразу понял, откуда вообще взялись звон в ушах, ком в горле, ну и режущая боль в левой ладони, будто кто-то вспорол ему ночью руку. Парень сощурился и в растерянности уставился на свои пальцы, а потом хрипло пробормотал:
– Дерьмо…
– Что? – недовольно спросил Костя с соседней кровати. Он часто заморгал, словно у него была аллергия на солнечный свет. – Я не… который час? Что за… – Ромал порывисто приподнялся на локтях, а потом вдруг взвыл громче раненой косули и вновь свалился на жесткий матрас. – Какого хрена? – вполне серьезно поинтересовался он и сжал пальцами переносицу. – Моя башка.
– Моя рука! – заныл Селиверстов. – Когда я вчера руку-то разодрал?
– Ты разодрал руку?
– По-моему, у меня швы разошлись.
– Серьезно? – Костя медленно обернулся. – Рука вроде в повязке.
– Но я шевелить ею не могу… вообще! Какая-то жесть. А еще моя щека… Что у меня там? Видно? – Парень вскинул подбородок навстречу утреннему свету, который в Питере почти круглогодично был серым и тусклым. – Мне кто-то врезал?
Ромал не торопился с ответом, но потом все же сказал:
– Тебе кто-то зеленкой на щеке написал «ЛОХ».
– Не смешно.
– Я не шучу.
– Да что ты гонишь, быть не может. Зеленка ведь не… – Шустрее ядерной боеголовки блондин спрыгнул с кровати и кинулся к небольшому зеркалу на стене. Надежда умирает последней, как говорится. Но в случае с Артуром она подохла с завидной скоростью. – Твою ж… мать! Твою мать! Какого хрена у меня это дерьмо на щеке? – Парень прижал к щеке ладонь и начал судорожно оттирать зеленые буквы. – А-а-а! Оно не оттирается!
Костя рассмеялся.
– Чего ты ржешь?
– Я не ржу.
– Нет, ты ржешь, – паниковал Арт, рассматривая свое отражение. – Но это, черт тебя дери, совсем не весело. Это жесть как не весело!
Ромал сонно потер глаза и пробормотал:
– Может, это все-таки не зеленка, а какая-то краска?
– Может, это какая-то краска, – спародировал низким голосом Селиверстов и обернулся: – Я что – кретин, по-твоему? Не могу отличить…
Он резко замолчал. Уставился на соседа во все глаза и застыл, будто кто-то наконец поставил его на паузу. Костя воздал бы за это хвалу Небесам, если бы не странное выражение, застывшее у Артура на лице.
– Что? – бросил Ромал.
– У тебя…
– Что у меня?
– Сам посмотри.
Арт едва сдерживал улыбку. Он по-джентльменски отступил в сторону и освободил место перед зеркалом. Ромал сделал один шаг к своему отражению. Затем второй. Потом свел брови и ледяным, мертвенно-холодным голосом процедил:
– Какого… хрена.
Если на лице блондина красовались огромные буквы, то на лице Кости образовались ярко-зеленые гусарские усы. С завитыми кончиками. Гусарские усы!
– Тебе идет, – прыснул Артур и тут же оказался под прицелом диких черных глаз.
– Не. Идет.
– Знаешь, как по мне, так нам надо смыть это дерьмо.
– Нам надо на пары собираться. Который час? – Костя бросился к телефону и в отчаянии запрокинул голову. – У меня лекция Славина через двадцать пять минут. Чтоб его!..
Парни вновь посмотрели на свои лица в отражении и застыли. Они походили на двух психов, сбежавших из дурдома. Вернее, на психа походил Костя, а Артур, казалось, стал жертвой его экспериментов с зеленкой.
Неожиданно дверь комнаты распахнулась, и вошел Даня. В руках он держал миску с какой-то прозрачной жидкостью. Та странно пахла: чем-то горьким, как водка.
– Доброе утро, – искренне улыбнулся Даниил.
– Да какое же оно доброе?
– Прошу прощения, но именно так принято здороваться. Никто не говорит «ужасное утро», когда оно ужасное. Вы уже ознакомились с художествами Алины?
– Алины? – Арт шагнул вперед и сжал кулаки. – Вот же бестолочь!
– Она привела вас в не очень хорошем состоянии. Предполагаю, вы отлично провели время в двенадцатом общежитии. Правда… выглядела твоя сестра жутко уставшей.
– Да я ей пальцы попереломаю!
– Не думаю, что это хорошая идея, – почти враждебно ответил Даня, сведя брови. – Я разделяю ваше недовольство касательно ее рисунков, но она привезла вас посреди ночи в состоянии алкогольного опьянения. Крайней стадии, как мне кажется, хоть я и не могу ручаться за точность, потому что слишком плохо в этом разбираюсь. Она обрабатывала твои раны, а ты все отбивался, как трехлетний мальчишка. А ты… – теперь Даня посмотрел на Ромала, – назвал ее бездушной и, по-моему, черствой. Да, именно так. Черствой и бездушной.