Я долго сидел около храма. Вдруг среди прохожих увидел Рамешама. Я подошел к нему и схватил за плечо. Тот остановился.
Я торжественно обратился к нему:
— Рамешам, ты еще молод. Ты совсем не знаешь этих обрядов. На твою беду Перишастри вовлек тебя в это занятие. Этим делом не занимается тот, кто желает покоя и счастья. Посмотри на меня. Лет семь-восемь назад я был моложе и свежее тебя, а теперь взгляни, во что я превратился! Того, кто совершает эти обряды, на каждом шагу подстерегают несчастья и смерть. Мы попадаем во власть Шани и Мрутьюву. Низменные желания овладевают нами… Все пороки осаждают нас…
Юноша пытался уйти, но я не отпускал его.
— Глаза померкнут, станут как стекляшки. Ты потеряешь власть над собой. Ты будешь вести себя так, как это будет угодно богу злосчастия, не будешь знать заранее, что скажешь и что сделаешь. Ты погибнешь…
Он перебил меня:
— Но я молюсь утром, днем, вечером… Молитвы охраняют меня…
— Ты не знаешь Шани и Мрутьюву, — закричал я. — Твои молитвы бессильны, они не помогут тебе. Кроме того, ты взял грех на душу: ты лишил меня куска хлеба. Ты повинен в том, что я оказался на улице и вот уже два дня ничего не ел.
Он растерянно молчал.
— У тебя есть кто-нибудь из близких? — спросил я.
— Да. Есть младший брат. Он учится, и я должен каждый месяц посылать ему деньги.
— О! И эти деньги ты намерен посылать? Думаешь, что он сможет спокойно учиться и счастливо жить? Ты и на него навлечешь беду!
На глазах у него появились слезы, губы дрожали. А я кричал хриплым голосом:
— Брат твой станет черствым, бессердечным. Вот увидишь, он погрязнет в пороках и станет никчемным человеком. Ты знаешь, что у меня во всем мире нет ни одной родной души? Берегись! У тех, кто собирает эти подаяния, ничего и никого не остается.
Он ничего не ответил, повернулся и пошел, едва передвигая ноги. Я ликовал.
— Ты обидел брахмана. Это тебе даром не пройдет! Ни тебе, ни твоему брату, ни Перишастри, — кричал я ему вслед.
Он уходил, время от времени оглядываясь назад.
Я снова вернулся к храму. Когда стемнело, я лег спать. Ночью проснулся от жгучей боли в ноге… Меня знобило, горела голова. Потом сознание помутилось, показалось, что сотни, тысячи железных гвоздей устрашающе пляшут вокруг меня.
Когда я наконец начал приходить в себя, я почувствовал, что кто-то бережно укрывает меня одеялом, потом кто-то дал мне лекарство, сделал укол… Все это я сознавал очень смутно и не понял, кто же был этот человек.
Мало-помалу лихорадка проходила. Я увидел, что лежу на циновке из листьев финиковой пальмы в хижине рядом с храмом. Под головой подушка, на ноге повязка… Рядом стоят две бутылки с лекарством. У дверей чья-то тень…
Я с трудом попытался приподняться. Человек у дверей спросил:
— Что-нибудь нужно? Вам нельзя еще вставать, — и подошел ко мне.
Рамешам! Это был он. Я лег и закрыл глаза. Он сел рядом со мной, потрогал рукой лоб и сказал:
— Кажется, жар проходит. Три дня вы метались в бреду и ничего вокруг себя не замечали. Вы даже не почувствовали, как доктор сделал вам укол…
Мне стало очень горько и стыдно.
— Прости меня! Я мерзко вел себя в тот раз.
Рамешам налил в стакан лекарство.
— Вот выпейте — сразу поправитесь. А я схожу к доктору, еще лекарства принесу, — говоря это, он влил мне в рот какое-то питье. — Сегодня от моего брата пришло письмо. Пишет, успехи в школе хорошие. Ему осталось учиться еще один год… Потом станет большим человеком… Недавно послал ему тридцать рупий. А как он красиво пишет по-английски!.. — сказал Рамешам, уходя.
Тьма окутала город. На крыше храма жалобно пискнула какая-то птица. Сердце мое отчего-то сжалось. Сделав усилие, я поднялся и вышел на улицу.
На улице прохожие взволнованно переговаривались:
— Где? Где это случилось?
— Да, говорят, на главной улице.
— Вот беда какая!
— Несчастный!
Спотыкаясь, я побежал туда. Посреди дороги, истекая кровью, лежал Рамешам. Шофер не сумел вовремя затормозить грузовик…
Я наклонился над Рамешамом. Слезы капали из моих глаз. В одной руке он сжимал какую-то бумагу. Я взял измятый клочок. Это было письмо от его брата… В тусклом свете фонаря я прочитал строчки, написанные ровным, красивым почерком:
«Я учусь хорошо. На следующий год приеду домой. Я отблагодарю тебя, мой старший брат».
Я закрыл глаза.
Вокруг суетились полицейские, выспрашивали подробности происшествия.
Семейный портрет
«И это называется жизнь на покое!» — думал я, собирая осколки стекла от разбитого семейного портрета. Конечно же, один из них впился в мой палец, потекла кровь. Маленький негодник, который на бегу свалил с комода эту фотографию в красивой окантовке, глазел на меня с безмятежной улыбкой.