— Доверь это дело мне.
На следующее утро он отправился в государственную больницу и сдал кровь. Заработал на этом семь рупий. С тех пор как он перестал облегчать чужие карманы, такие деньги у него не водились. К вечеру и Симхачалам по совету Сатьяма пришел в ту же больницу — сдавать свою кровь. После осмотра его провели в ярко освещенный электрическими лампами кабинет, посреди которого стоял стол ослепительной белизны. В открытое окно дул мягкий, освежающий ветерок. Медсестры в хрустящих, как новые ассигнации, халатах, уложили Симхачалама на стол. Через двадцать минут он с заработанными деньгами уходил из кабинета.
Едва Симхачалам вышел за ворота больницы, как увидел быстро мчавшегося на своей коляске Сатьяма. Тот с бешеной скоростью крутил педали, словно спасался от преследователей. Подъехав, Сатьям соскочил и, с трудом переводя дыхание, сказал:
— Беда, гуру! Твоего сына грузовик сбил. Отвезли в больницу. Там сказали, что нужна кровь. Вот, держи.
Он протянул Симхачаламу записку с указанием группы крови. Они оба кинулись в больницу, откуда Симхачалам только что вышел. На дежурство заступили уже другие медсестры. Симхачалам показал им записку. Сестры прочитали, затем посмотрели на наклейку на стоящем на столе флаконе с кровью.
— Повезло тебе. Крови нужной тебе группы у нас в холодильнике нет. А вот здесь, на столе, как раз такая кровь. Плати тридцать рупий и забирай.
— Да это же моя кровь, — чуть не плача, сказал Симхачалам. — Мне только что дали за нее семь с половиной рупий. У меня больше нет денег. Если надо, всю кровь у меня возьмите. Спасите, родимые, моего сына! Всю жизнь буду бога за вас молить!
Симхачалам упал на колени. Медсестры равнодушно, как манекены, взирали на него. Одна из них презрительно бросила:
— Все они такие. Не умеют вести себя. Скоты.
Услышав эти слова, до сих пор стоявший в стороне Сатьям молнией метнулся к столу, левой рукой рванул к себе флакон с кровью Симхачалама, а правой схватил за горлышко какую-то пустую склянку. В мгновение ока он ударом об стол разбил ее — во все стороны разлетелись осколки — и остался стоять, сжимая в руке отбитое горлышко. Медсестры завизжали.
— Будете вопить — убью! — прорычал Сатьям. Сестры приутихли.
— Помешай только кто — дух вышибу! — пригрозил он еще. Мешать никто не стал.
Идет суд. В зале судебных заседаний темно и прохладно, как в пещере. Важно восседает господин судья. Грозно возвышается господин прокурор. Зорко бдят полицейские. Робко жмутся свидетели. Подсудимому дали молоденького, только-только начинающего адвокатскую практику защитника.
На скамье подсудимых — Сатьям. Члены суда рассматривают его так же, как зоологи рассматривали бы редкого, невиданного зверя. Судебное разбирательство, обвинительная речь прокурора — все закончилось очень быстро. Затем поднялся защитник. Посмотрел в сторону прокурора. Тот покровительственно, по-отечески поглядывает на юного коллегу. Защитник начал речь:
— Дело это представляется мне простым и понятным. Материалы дела я читал много раз.
Прокурор одобрительно смотрит на юнца-защитника, как смотрел бы дед, радующийся успехам своего внука в овладении азами грамоты. Защитник развивал свою мысль:
— Видеть то, что лежит на поверхности, — это может каждый. А вот подмечать скрытое от глаз дано немногим.
При этих словах во взгляде прокурора можно было прочесть уже не только одобрение, но и гордость за молодого коллегу.
— Сколько я ни изучал это дело, — продолжал адвокат, — под каким углом зрения ни рассматривал его, мне видится тут только одна проблема, только один вопрос. Причем здесь важно не то, собирался ли обвиняемый действительно убить кого-нибудь. Вопрос заключается в том, почему обвиняемый и другие, подобные ему, оказываются не в состоянии заплатить тридцать рупий за лечение своих близких. Не являются ли предосудительными обстоятельства, лишающие их такой возможности? И если эти обстоятельства предосудительны, то кого следует винить в их возникновении? Вот в чем заключается главный вопрос.
При этих словах защитника прокурор вскочил как ужаленный и заговорил с явным намерением одернуть молодого ослушника:
— Здесь у нас не выборы и не лекционный зал. Нашему молодому другу стоило бы учесть, что его популярная лекция для малограмотных вызовет только насмешки у высокого суда.
Прокурор сел на свое место.
Защитник невозмутимо продолжал:
— Я не политик. И здесь не зал для чтения лекций, я это знаю. Я прекрасно понимаю, что мы в суде и что суд призван, отсеяв правду от лжи, установить истину. Однако я твердо уверен: человека надо судить за то, что он перестает быть человеком. Мы все должны осуждать бесчеловечность. Судить же кого-либо только за то, что он не бог и поведение у него человеческое, судить за это никто не вправе — ни суд, ни даже сам всевышний. На месте моего подзащитного и в тех же условиях я и сам едва ли поступил бы иначе. Да и каждый присутствующий в этом зале сделал бы то же самое. Следовательно, если какой-то человек в какой-то определенной ситуации поведет себя так же, как поступили бы все другие люди, то его поведение преступным не является. Осуждать надо те обстоятельства, в которых человек находится. Преступниками являются скорее те, кто создал такие условия. А людей, невольно оказавшихся в такой ситуации, обвинять, я думаю, не за что. Виновен подсудимой или не виновен? Если виновен, то какую меру наказания определить? Эти вопросы может решить только судья.