Инка поднялась, резко откинула голову и уже повернулась было к дверям, но Буренцов остановил ее:
— Значит, договорились, Ряпушкина? — спросил он совершенно спокойно, словно девушка до этого не возражала. — Завтра в девять утра выйдешь на работу. А то у меня здесь уйма протоколов накопилась, штук, наверно, семь. Надо их перепечатать срочно и отправить в горком партии, а то выйдет мне нахлобучка.
Инка чуть не сказала: «Какое мне дело до вашей нахлобучки!» — но, встретив почти умоляющий взгляд Буренцова, смягчилась:
— Могу в порядке комсомольской нагрузки прийти вечером и перепечатать протоколы.
— И за это спасибо, девочка, — согласился Буренцов. — Но мера эта временная. Управлению строительством нужна штатная машинистка, и давай с завтрашнего дня приступай к работе.
— Ну скажите, товарищ секретарь, почему я такая несчастная? — чуть ли не всхлипывая, спросила Инка. — Ехала из самого Тамбова на самый Дальний Восток — и на́ тебе! Кому какая польза от моих бумажек? Нет, товарищ Буренцов, я чувствую, что вы добрый, чуткий человек. Пожалуйста, уважьте мою просьбу, определите меня в бригаду каменщиков или штукатуров. Я даже согласна первое время работать подсобницей, но только на стройке. А по вечерам, честное комсомольское, буду перепечатывать протоколы. И вот увидите, что никакой нахлобучки вам не будет.
И тут ей показалось, что лицо Николая Ивановича стало печальным. Что это с ним? Все время бодро разговаривал и вдруг каким-то другим, непохожим стал. Инка даже испугалась немного.
— Была и у меня, Инночка, семья — жена и дочь Валька, — тихо произнес Буренцов. — Ей бы теперь тоже было девятнадцать. Да вот — не получилось. Погибли они в войну во время эвакуации под бомбежкой где-то под Гомелем, что ли, даже не знаю точно. А я в это время за Севастополь дрался. Побеседовал с тобой и Вальку свою почему-то вспомнил. Будь она жива, наверно, такая же, как ты, упрямая выросла бы. И тоже, думаю, с веснушками. Ведь я-то сам, видишь, рыжий, а в молодости сильно конопатый был. Ну как, дочка? Значит, завтра в девять на работу?
— Не знаю! — едва проговорила Ряпушкина и выбежала из кабинета.
Она пришла в общежитие, пожаловалась девушкам на судьбу, но о разговоре с парторгом умолчала.
«Почему это он решил мне рассказать о своем горе? Первый раз увидел и рассказал о себе... Хотел, чтобы я пожалела его, не отказывалась, а то в самом деле пойдут ему из горкома партии нахлобучки?» — с детской наивностью подумала Инка.
И она согласилась выйти на работу, а подругам об этом не сказала. Но Майе Гриневич, которая стала ее допытывать, о чем же с ней говорил Буренцов, Инка пообещала:
— Вот увидишь, все равно сбегу!
— Откуда? Из Озерска? — не поняла Майя.
— Что ты! Из канцелярии!
— Ну, это другое дело, — согласилась Майя. — А самое лучшее — сходи к нашему бригадиру, может, он тебя затребует.
Инка подняла на Майю глаза:
— Да что ты, Майечка! Еще не было случая, чтобы меня куда-нибудь затребовали. Если я такая маленькая уродилась, так все уж думают, что я слабенькая, чуть ли не заморыш. А я ведь, Майечка, такая же нормальная, как и все. Сколько раз, бывало, выезжала и на кукурузу, и на картошку и, честное слово, ни от кого не отставала. Ты вот веришь, что я могу быть и каменщиком, и штукатуром? Веришь? — скажи.
— Конечно, чего уж тут особенного? Я, например, даже поздоровела. Правда, зимой, когда задувает пурга, трудно на лесах стоять, но и к этому тоже привыкнешь. Нет, ты все-таки сходи к бригадиру.
Инка беспомощно махнула рукой:
— Спасибо, Майечка, только он меня не затребует!
Самое неприятное — оставаться утром одной, когда девушки уйдут на работу. Она просыпалась вместе с подругами и уже больше не могла уснуть.
— Спи, куда ты в такую рань? На твоем месте я бы с удовольствием еще поспала, — говорила чуть ли не с завистью Надя Долотова, и Инке казалось, что Надя упрекает ее.
А Люда Храпченко, как всегда шутливо, говорила:
— Конечно, поспи, Инночка. Во сне люди растут. Немножко подрастешь, тогда уж обязательно возьмут тебя в нашу бригаду.
Но только девушки уходили, Инка быстро одевалась и, не позавтракав, тоже уходила из дому. Без всякой цели она бродила по берегу реки, чтобы убить время до начала работы. Потом это вошло в привычку. Девушки, узнав о странных прогулках Ряпушкиной, стали уговаривать ее, чтобы она «не дурила», а Люда дала честное слово, что больше никогда не будет подшучивать над ней.