Не повезло ему в эту путину.
Пока его бригада пережидала в тихой бухте тот жестокий восьмибалльный шторм, невод почти весь вышел из строя. На ремонт потребовалось три-четыре дня, и за это время прошли главные косяки сельди.
После разговора с Помеловым у Игнатова в душе остался неприятный осадок. Меньше всего ему хотелось ссориться с Арсением Петровичем — человеком прямым, честным, исключительно принципиальным. Он догадывался, что Помелов на собрании выскажется за активный лов, что он непременно скажет о том, что «некоторые» (все, конечно, поймут, в чей адрес это будет сказано), чуть заштормит, бросают на произвол орудия лова и уходят за сопочки, в тихом заливчике отсыпаться.
«В конце концов не от хорошей жизни пришла к Помелову мысль оставаться во время шторма на неводе, — думал Игнатов. — Просто нужда заставила. Но зачем же обобщать, зачем навязывать это другим? Недодал я сельди в эту путину, додам позже трески. Так или иначе, цифру плана округлю...»
Однако Игнатов знал и то, что дело тут вовсе не в треске и селедке, и не в цифре плана, а в людях, которых так воспитал Помелов. Они-то и готовы были идти за ним в огонь и в воду. «Добрые, отчаянные у него хлопцы», — чуть ли не с завистью думал Игнат Павлович.
Взять хотя бы Евдокима Бирюкова или Олега Клячко. Или того же Нечкина, которого Игнатов прошлым летом выгнал из своей бригады как труса и пьяницу. Когда Нечкин, проболтавшись две недели без дела, пришел к Помелову и попросился в бригаду, Арсений Петрович сперва и слушать ничего не хотел.
— К себе, парень, тебя не возьму, а с Игнатовым, если желаешь, поговорю! Может, смилостивится, если человеком будешь.
И Помелов действительно поговорил с Игнатовым, но тот категорически отказался вернуть Нечкина в бригаду.
— Жаль парня, Игнат Павлович. Молод он еше. Оставим его одного — пропадет. Ведь нам и за человека бороться надо...
— Вот и борись за него, Петрович, коли ты такой сердобольный!
Так и взял Помелов в свою бригаду Нечкина. Пришлось повозиться с парнем, однако и его человеком сделал.
Долго сидел Игнатов, хмуро глядя на море.
Когда вдали показался Камень Спасения, старшина катера, бывший моряк на военном тральщике, Глеб Колоколов, высунув из рубки голову, крикнул Помелову:
— А шхунка-то, шхунка... Сидит, проклятая, на рифах...
— «Бекасу-мару»?
Тут послышались голоса:
— Расскажи, Арсений Петрович, как ты ее, «мару» эту, на рифы посадил.
— Уж и не помню точно, — поскромничал Помелов. — Давно ведь дело было. Потом, если хотите правду, не я виновник, а Клячко Олег Иванович...
И рассказал товарищам, что нам уже известно из первой главки этой невыдуманной истории.
На малых рейсах
Из Николаевска мне предстояло добираться дальше — на север, но неожиданно испортилась погода. Сперва мы еще не верили, что это надолго, потому что в низовье Амура погода иной раз меняется по десять раз на день. Я уже пожалел, что остался ждать вертолета, пропустив буксирный катер «Стремительный» — единственную в этом месяце оказию.
Началось мое ожидание рано утром при свете чудесной зари, которая разлилась по всему близкому горизонту, обещая тихий, светлый день. Когда я настроил транзистор — непременный спутник в моих далеких путешествиях, — то, к радости своей, услышал: «В районе Нижнего Амура ясно, солнечно, температура 18 — 20 градусов тепла. В конце суток возможны небольшие осадки в виде дождя».
«Ну, при таком прогнозе, — думал я, — непременно надо лететь на вертолете... Нечего целый день болтаться на буксире, хоть он и «Стремительный».
С этой мыслью я подошел к пристани, попрощался со старшиной катера, Анатолием Лозуновым. За две недели нашего скитания по лиману от ставных неводов до рыбозавода и обратно мы стали с Анатолием друзьями. Высокий, широкоплечий, с крупным лицом, старшина внешне выглядел несколько суровым и угловатым, на самом же деле это был добрейшей души человек, очень чувствительный, всегда готовый прийти на помощь товарищу; и меня удивило, почему Лозунов, которому больше пристало быть врачом или учителем, выбрал суровую профессию моряка.
— Гляди, паря, натоскуешься без меня, ожидаючи вертихвост! — сказал на прощание Лозунов.
«Вертихвостом» Анатолий иронически называл вертолет. Он вообще с пренебрежением относился к авиации, считая ее в условиях Севера, где климат неустойчив, ненадежной и опасной.