При исправном рулевом управлении такой рискованный маневр иногда удается, но удастся ли он теперь, когда катер не послушен рулю?
— Палей, ко мне!
Тот пулей выскочил из рубки.
Лозунов велел Котику держать другой конец рулевого троса. Тот лег грудью на палубу против Ганычева, который держал один конец, схватил трос обеими руками, но тут же выпустил его. Тогда Лозунов, отстранив Котика, быстро намотал трос себе на руку. В ту же секунду катер взлетел на высокий гребень «девятого вала». Чтобы удержаться на нем, Лозунов и Ганычев тянули руками трос то право руля, то лево, и с каждой минутой из полутьмы надвигался берег. Когда до него остались полторы-две мили, Лозунов сманеврировал тросом. Катер слетел с волны, но бегущая следом другая подхватила его и посадила на прибрежные рифы.
— Матрос Палей, отдраить люк!
— Есть отдраить!
По одному на палубу стали подниматься пассажиры. Они подходили к Лозунову, благодарили его, крепко жали руку.
Еще была ночь, еще неистово гудел океан, а пассажиры с надеждой и радостью смотрели на выступающую из темноты высокую, гудящую на ветру башню маяка, на короткие проблески — две секунды света, пять секунд темноты, — которые несли спасение.
А Лозунов молчал. Не в его характере было хвастаться. Единственное, что он иногда позволял себе говорить: «Кто в море не бывал, тот горя не видал!» — хотя Анатолий, влюбленный в море, считал себя самым счастливым человеком на свете.
«Хоть бы снова не повторилась такая же история со «Стремительным», — подумал я.
И все эти двое суток, пока длился шторм, меня не покидали тревожные мысли о Лозунове, Ганычеве и особенно о Котике Палее.
А разве у вертолетчиков, работающих на малых рейсах, не бывает таких героических эпизодов?
Как раз в эти дни на побережье из уст в уста передавали рассказ о том, как два пилота на МИ-1 в немыслимых для полета условиях спасли тринадцать портовых рабочих, которым грозила гибель в бушующем море.
В то февральское утро, когда они на свой страх и риск подняли в воздух вертолет, метеосводка предупреждала: «Ветер 16 метров в секунду, снежные заряды, шторм 8 баллов. Всякие полеты запрещены».
...На внешнем рейде, в нескольких милях от скалистых берегов Сахалина портовики загружали топливом трюмы океанского парохода «Новороссийск».
Осенняя навигация кончилась, и погрузка велась в спешном порядке, потому что в эту ненастную пору редкий день обходился без шторма.
Когда старшина рано утром повел на рейд катер с плашкоутом на буксире, море уже было неспокойно. Шквальный ветер поднимал крутые волны. С низкого темного неба сыпал дождь пополам со снегом.
Эти несколько миль обычного рабочего рейса давались с большим трудом и заняли порядочно времени. Старшина, видя, как быстро меняется море, поторапливал грузчиков, хотя они и так ни минуты не стояли без дела.
Как только весь уголь был отдан, старшина тут же отвалил от борта парохода. Когда до берега осталось всего несколько миль, ветер достиг ураганной силы. Перед самым носом катера неожиданно выросла высокая волна. Она вскинула катер на белый кипящий гребень, подержав несколько секунд, бросила вниз, навстречу другой волне, и та всей своей тяжестью обрушилась на палубу.
В кубрик хлынула вода, заглох мотор, и, пока моторист снова завел его, прошло минут десять. Катер порядком отнесло, и старшине стоило больших усилий удержать в руках рулевое колесо. Буксирный трос то до предела натягивался, то вдруг ослабевал настолько, что плашкоут — широкая плоскодонная баржа, — лишенный опоры, к тому же без груза, стал зачерпывать бортом воду.
Шторм с каждой минутой усиливался. Море стало темно-свинцовым. Небо, сплошь обложенное тучами, опустилось так низко, что казалось, до него дохлестнет гребень волны.
С берега уже заметили, что катер с плашкоутом попал в беду, и на холмах развели костры. К счастью, у причала стоял теплоход «Обь», и начальник порта, сообщив капитану о бедственном положении людей в море, попросил его выйти на помощь.
Едва теплоход стал подходить к катеру и развернулся к нему бортом, как на плашкоут лавиной обрушился вал высотой с пятиэтажный дом. Буксирный трос, не выдержав тяжести, лопнул. Плашкоут стало уносить к рифам. Огромные, черные, ребристые, захлестнутые прибоем, они вдруг обнажились, точно приготовились принять баржу с людьми.