Но когда до гибельных рифов осталось совсем немного — один короткий бросок, — подбежавшая сбоку волна подхватила плашкоут и стремительно пронесла его мимо.
Люди тут же навалились на якоря, быстро столкнули их с палубы.
Теперь к плашкоуту, который держался, словно на ниточках, на двух якорных цепях среди свирепого буйства волн, нельзя было подойти ни с берега, ни с открытого моря.
...Согласно инструкции, получив сигнал бедствия, командир вертолета обязан «по-аварийному» связаться со своим начальником, попросить разрешение на вылет. Тарсанов заранее знал, что вылет не разрешат. В такую непогодь даже реактивные лайнеры не поднимаются в воздух, а о легких жучках-вертолетах и говорить нечего.
Он вызвал из дежурки авиатехника Медведева, опытного авиатора, с мнением которого считался.
— Как, Владимир Александрович?
Медведев посмотрел на хмурое небо, стряхнул с мехового воротника кожаной куртки дождевые капли и ответил вопросом:
— Ну, а как думает командир?
Тарсанов угрюмо молчал. Сдвинув на затылок тугой шлем, он посмотрел на дальний край летного поля, где стоял МИ-1.
— Командир думает, что надо спасать людей, — сказал наконец Тарсанов мрачно, каким-то не своим голосом.
— Значит, летим? — Медведев добавил излюбленной шуткой: — Бог не выдаст, свинья не съест!
На это Тарсанов в тон ему ответил:
— На бога надейся, а сам не плошай!
Хлюпая по лужам, они прошли в конец летного поля, где стоял еще с вечера заправленный горючим МИ-1, сдернули мокрый, прилипший к фюзеляжу брезентовый чехол и забрались в кабину.
Через две-три минуты взревел мотор. Наверху загрохотал пропеллер. Легкий корпус вертолета стал вибрировать и медленно, почти незаметно оторвался от земли.
Тарсанов прильнул глазами к приборам, стал набирать высоту. Едва она достигла ста пятидесяти метров, вертолет вошел в плотную тучу и совершенно потерялся в ней. На несколько минут исчезла видимость. Тарсанов прибавил обороты, но привычный гул пропеллера не только не усилился, а стал глохнуть, словно туча запуталась в лопастях винта. Наконец туча была пробита, и тут навстречу ударил шквальный ветер. Вертолет до того начало болтать, что он перестал слушаться руля. То его, как перышко, вскидывало вверх, то камнем кидало в яму, и человеческие руки, казалось, бессильны удержать его на курсе.
При нормальных условиях такой полет занимает обычно полчаса — час, а сегодня каждый метр дается с трудом, и невозможно рассчитать время, хотя дорога́ каждая минута. В такой мешанине из тумана, дождя и снега единственный ориентир — память. Ведь столько здесь летано-перелетано, что знако́м каждый куст, каждый камень-кекур на побережье.
Тарсанов делает крутой разворот, проходит над темно-багровыми кострами и летит над бушующим морем. Среди нагромождения черных рифов не сразу удается отыскать плашкоут. Пилот резко сбавляет обороты. Машина на две-три минуты останавливается в воздухе. Техник толкает дверку кабины и, уцепившись руками за бортики, смотрит вниз. Но сильнейший порыв ледяного ветра ударяет в лицо и отбрасывает. Так несколько раз подряд. Наконец, улучив минуту, он до половины высовывается, ищет глазами плашкоут и через три минуты находит его.
Страшно смотреть на баржу. Каким-то чудом ее держат якоря среди кипящих волн. Люди стоят по грудь в ледяной воде, тесно прижавшись друг к другу и взявшись за руки. Они что-то кричат пилотам, но гулкие удары волн заглушают их голоса.
Теперь предстоит самое трудное: снизиться над плашкоутом, спустить веревочный трап и на свободно висящей лестнице перенести людей (обязательно по одному человеку) на берег, туда, где горят костры.
Когда ценою огромных усилий Тарсанову, наконец, удается спуститься над плашкоутом, а технику сбросить из кабины лестницу, за нее ухватились сразу несколько человек.
— Отставить! По одному! По одному! — захлебываясь ветром, кричит им техник, но матросы, ничего решительно не разобрав, изо всех сил держатся за шторм-трап, ожидая, что машина вот-вот оторвет их от палубы и поднимет в воздух. Им просто было невдомек, что МИ-1 не поднимет сразу четырех и что лестница из нетолстой веревки слишком слаба для такого груза...
— По одному будем снимать! По одному! Остальные отпустите трап! Быстро! Не задерживайте! — срывая голос, продолжал кричать Медведев. Ему было до слез обидно, что люди не понимают его, — из-за этого приходится терять драгоценные минуты, да что минуты, тут каждая секунда дорога́! — Вот бисовы хлопцы! — в сердцах произнес Медведев и, еще ниже свесившись из кабины, стал подавать знаки руками. Матросы, наконец, поняли: трое отпустили лестницу, быстро отбежали в сторону.