— Стой! Руки вверх!
Нарушитель от неожиданности попятился. Он так растерялся, что не оказал никакого сопротивления. Пограничник положил его на траву, вынул содержимое из его карманов и дал условный сигнал ракетой Лебедю. Через несколько минут тот ответил.
Когда на рассвете они докладывали начальнику о том, как нарушитель чудом попал на дозорку и как в темноте Лютиков принял его за Лебедя, а Лебедь — за Лютикова, капитан Скиба от души смеялся.
В канцелярию снова ввели нарушителя. Скиба спросил его, видел ли он, или чувствовал, что идет между двумя дозорными. Чужой, сложив на груди руки, ответил, что ничего не видел и не слышал.
Вот какую удивительную историю мне рассказали однажды на Н-ской заставе.
В заливе «Стрелок»
— Сходи на катере в залив «Стрелок», — посоветовал мне знакомый владивостокский моряк. — Побываешь на острове Путятине. Там есть что посмотреть. На Гусином озере увидишь, как растет лотос. Съездишь в оленеводческий питомник. Там в тайге открыто пасутся тысячные стада благородных пятнистых оленей... Ну, а самое интересное на Путятине — лов трепангов. Так что в одной поездке, как говорится, убьешь сразу трех зайцев.
Долго уговаривать меня не нужно было. Назавтра, чуть свет, я уже сидел на палубе «Изумруда» — голубого морского катера, совершающего регулярные рейсы Владивосток-Путятин.
Только «Изумруд» пересек бухту Золотой Рог и вышел на простор Уссурийского залива, — подул довольно сильный ветер. Катер стало потряхивать. И все-таки после двухнедельной ходьбы по Уссурийской тайге даже морская качка показалась блаженством. Самое, конечно, приятное, что избавился от комаров и мошки, — не нужно прятать лицо под душной волосяной сеткой и можешь, наконец, дышать полной грудью.
Чем дальше уходил катер, тем больше менялось море. То оно лежало освещенное яркой утренней зарей и спокойно пропускало наш «Изумруд», то, будто спохватившись, подкатывалось к нему быстрыми волнами, начинало кидать с борта на борт, и узкая палуба покрывалась желтыми хлопьями пены.
Чтобы не так чувствовалась качка, сижу, прижавшись спиной к рубке, вглядываюсь в туманную даль и думаю о Путятине — по рассказам, благодатнейшем острове, расположенном в заливе «Стрелок». Ну, пятнистыми оленями меня не удивишь: я видел их и в тайге, и в питомнике, в тихой бухте Сидими, в самую пору пантовки, когда благородных оленей загоняли в станки и мастера-пантовары спиливали у них мягкие, налитые кровью молодые рога.
Лотос? Этот священный, по мнению некоторых народов, цветок, говорят, растет у нас и в дельте Волги, под Астраханью. Может быть, путятинский с Гусиного озера какой-то особенный цветок. Конечно, можно сходить на Гусиное озеро, но теперь июнь — еще не сезон для цветения лотоса.
А ловцы трепангов? Вот их-то в другом месте не ищите. Они живут только на Путятине. Кстати, мой знакомый моряк много рассказывал о смельчаках, бороздящих дно океана. «Вероятно, — думал я, — они какие-то особенные люди, если большую часть своей жизни проводят в скафандрах под водой, где еще столько загадочного и таинственного».
Оказывается, лов трепангов, как и лов жемчуга, один из самых древнейших промыслов.
В старое время им занимались в заливе «Стрелок» небольшие сезонные артели. Только установится лето, съезжались они на Путятин в своих утлых парусных джонках, селились на берегу в наскоро сколоченных из глины лачугах и промышляли до поздней осени, пока море не начинало штормить.
В старое время добывали трепангов простым, примитивным способом. Выводили джонку в залив обычно два человека. Пока один управлял ею (с паруса переходил на весла, потом снова на парус), другой опускал на проволоке деревянный ящик со стеклянным дном. Склонившись через борт, просматривал сквозь стекло морскую глубь. Заметив в ракушечнике или в каменистых россыпях трепанга, быстро накалывал его острогой — канзой — или зачерпывал специальным сачком, сплетенным из конского волоса. Таким способом за день удавалось двум ловцам добыть около сотни трепангов, и это считалось большой удачей. А если кому-либо удавалось поймать белого или голубого трепанга, ловец получал за него вдвое-втрое больше, чем за сотню черных или красноватых трепангов. Ведь белого трепанга — «пейхен-сан» — говорят, отправляли к столу самому маньчжурскому императору, ибо «пейхен-сан» считался исключительно целебным и, подобно жень-шеню, давал человеку бодрость.
Сперва я подумал, что это чья-то выдумка, но старый мастер по обработке трепангов, Петр Авдеич, проживший более полувека на острове, уверял, что все это правда. Да и ныне в наших инструкциях можно прочесть о ценности трепанга с белой или голубой окраской и с множеством шипов на теле.