Теперь и мне стало ясно, что медведь прошел тут недавно. Что же делать? У нас не было с собой ружья, и если медведь вдруг заметит нас, — пиши пропало.
— Ничего, — увидав, очевидно, мое волнение, спокойно произнес Федор. — Нас двое, так что не нападет. — И добавил: — Наверно, мишка рыбалит.
Осторожно, стараясь не шелестеть ивняком, мы прошли с полкилометра, залегли в лощинке за широким пнем. На наше счастье, ветер дул навстречу, и поэтому целый час мы лежали сравнительно спокойно в двухстах метрах от медведя, которому явно было не до нас. Он действительно готовился рыбалить.
Медведь пробовал устроиться на большом валуне, но ему это долго не удавалось — соскальзывал в воду. Наконец он уместился, несколько раз крутнул мордой и, ничего не учуяв, склонился над рекой, но тут же отпрянул, испугавшись собственного отражения. Через минуту, поняв, в чем дело, рассердился, стукнул передней лапой по отражению так, что вода пошла кругами. Потом запустил другую лапу в реку и долго шарил по дну, пока не извлек огромную рыбину. Перекинул ее через плечо и полез за другой. Теперь ему досталась рыба поменьше. Она, видимо, не понравилась, потому что «рыболов» потряс ею в воздухе и швырнул обратно в воду.
Так медведь за короткое время выловил десяток добрых кетин и складывал их рядом с собой на валун. Но они постепенно соскальзывали в реку. Обнаружив пропажу, медведь сердито заревел и начал хлестать себя лапами по морде. Через несколько минут, успокоившись, запустил обе лапы сразу и вытащил две кетины. Оглушив их сильным ударом, бросил через плечо на берег. Меньше чем за полчаса он набросал целую кучу рыбы, потом слез с валуна и принялся рыть яму. Спихнув туда всю свою добычу, он накидал сверху сухого валежника, зеленых веток, травы и пошел, вихляя, вдоль берега. Вдруг насторожился, стал оглядываться, словно почуяв неладное. Было похоже, что он приготовился к прыжку, но в эту минуту неподалеку раздался выстрел. Не успело эхо повторить его в ближних сопках, как медведь припал на передние лапы и побежал в кусты.
— Струхнул, Михалыч! — засмеялся Федор.
В это время из зарослей показались два человека: один пожилой, другой — юноша.
— Кто будете? — спросил пожилой охотник.
Федор рассказал, как мы оказались на Чуйке.
— Ничего, — успокоил охотник. — Тихое озеро близко. Там у нас на рыборазводе два катера есть. Механик тоже есть. Помозет, думаю.
Оказывается, Петр Оненко — так звали пожилого охотника — и Порфирий Дятала были ульчами и служили на рыборазводном заводе, что стоит на Тихом озере.
— Мы с Порфирием глядели, как рыба на нерест идет, — сказал Оненко. — А то, знаесь, попадаются люди, что глусят ее, а закон не велит. — И обратился к юноше: — Цяевать, паря, будем?
— Почему нет — будем!
— Только одну Чуйку стережете? — спросил я Оненко.
— Так ведь она, Цюйка, больсяя, церез всю тайгу безит, наверно.
Мне нравился Оненко, простодушный, по-стариковски степенный, его мягкая, «с цоканьем» речь, с множеством уменьшительных. Его небольшие карие глаза смотрели из-под кустистых бровей насмешливо-ласково, свидетельствуя о доброте души пожилого ульча.
Порфирий же был горяч, порывист. На его круглом, крепко загорелом лице с едва приметной скуластостью блестели большие черные глаза, жадные, казалось, до всего. Увидав у меня складную карту Дальнего Востока, которую я постоянно возил с собой, он долго, внимательно рассматривал нанесенные на ней горы, реки, долины и очень обрадовался, когда нашел свой родной Амур.
— Ты, Порфирий, в школе учился?
— А как же, — воскликнул он, — семь классов прошел.
— А книжки читать любишь?
— Почему нет. Мне Нина Петровна, техник наш, книжечки читать дает.
— Какие же ты книги любишь?
— Такие, где герои войны есть. Очень мне книжечка «Звезда» понравилась. Пять раз читал, и все интересно. Жаль, что все герои войны в этой книжечке погибли...
— На то и война, — сказал Колесник.
Я достал из походной сумки томик стихов Михаила Светлова.
— Возьми себе на память, Порфирий.
— Стихи? Это все равно как песни, да?
— Когда стихи на музыку переложат, их поют, как песню. Вот тут «Каховка» есть. Ее везде поют.
— «Каховка»? Ой, ее много раз Нина Петровна пела. Помнишь, дядя Петр, как она по вечерам пела? — И, посмотрев на меня, спросил: — Хочешь, я тебе свою песню спою?
— Собственную?
— Угу!
— Спой, мы послушаем. Он закрыл глаза, обхватил руками колени и, слегка раскачиваясь, запел на ульчском языке. После, при помощи Порфирия, я перевел песню на русский. Она звучит примерно так: