- Какой там граф! Все это болтовня пьяниц. Ни дать ни взять синька, причем конченый!
- А почему именно Кеглевич?
- Этого мы вам сказать не можем, - она уже отвечает за двоих, видно, по привычке. - Спросите у Петеритиса, может, знает. Он из той же братии, к тому же малость глуповат. Но скандалов они не устраивают и вроде не воруют. У них есть грядки, сажают лук.
- Это все Петеритис, Графа на грядке я не видел ни разу, - возражает мужчина. - Петеритис любит копаться на огороде, и, пока не дошел до ручки, сад у него был вполне приличный.
- Если я вас правильно понял, они живут вместе?
- Какое там вместе? Этот пропойца просто сел на шею бедняге Петеритису. Он мне сам плакался, а теперь, говорит, отнимает всю пенсию, до копеечки. Когда Петеритис не отдает добровольно, Граф бьет его кнутом.
- Так ведь сами же вместе и пропивают! Как начнут, так целыми днями из будки не вылезают, черт знает что они там лакают. Неужели Граф отмочил что-нибудь, раз милиция разыскивает?
- Он не работает.
- А разве он уже не на пенсии?
- Думаю, нет.
- Да, говорят, теперь можно нажить большие неприятности, если не работаешь. И правильно! Посмотрите - к винной лавке не протолкаться ни утром, ни вечером.
- Тоже мне мировой радетель! - жена обрывает мужа. - С тобой не посоветовались!
- А ты помолчи, когда я с человеком разговариваю!
Я совсем не заинтересован в семейном конфликте, поэтому спрашиваю, когда они в последний раз видели Петеритиса и Графа Кеглевича.
- Давно уже. В конце лета.
- И с тех пор они тут не показывались?
- Думаю, что они здесь. Снега еще не было, когда я привозил сюда стройматериалы и видел, как у них дымилась труба. Это с неделю или чуть больше назад, точно число не скажу. Домишко Петеритиса вы найдете легко, это близко. На левой стороне - единственная будка с трубой.
Попросить, чтобы проводил? Не стоит. Один я меньше привлеку внимания. Если не найду, вернусь.
Спрашиваю, как потом выйти к дому сторожа. Мужчина выходит вместе со мной за калитку и, показывая рукой, объясняет:
- Вообще-то, есть тут и более короткая дорога, но вы обязательно заблудитесь. Когда весной все зазеленеет, даже я иногда путаюсь, где сворачивать направо. А знающему дорогу - тут идти минут пять.
Домишко замечаю еще издали. Из-за железной трубы. Черная, высокая наверно, тяга здесь плохая, - она напоминает вертикально поднятый ствол пушки. Если подойти ближе, видны толково сделанные оттяжки. На них труба устойчиво держится и в осеннее ненастье. В саду несколько больших старых груш, и сам домишко, конечно, тоже очень старый - об этом свидетельствует черепичная крыша и конструкция дома: это как бы миниатюрная копия большого здания. Время не пощадило дощатые стены, но они еще держатся благодаря нескольким слоям облупившейся краски: домишко давно не видал кисти. А вот труба совсем новехонькая, и хотя на фоне спокойного пейзажа она выглядит как инородное тело, но свою непосредственную задачу, видно, выполняет безукоризненно.
Домик в два окна, одно из них обращено к дороге, поэтому я прохожу мимо ровным шагом, стараясь не смотреть в упор, на случай, если в доме кто-нибудь есть. Однако там, по-видимому, все же никого нет - ни возле калитки, ни за ней, на грязи никаких следов тоже не видно.
Отойдя на приличное расстояние, останавливаюсь и делаю вид, что рассматриваю совсем другую модель современной микроархитектуры, а на самом деле все внимание обращаю на собственность Петериса Цепса: на углу домика под дощечкой с номером огородного участка прикреплена еще одна на ней четко написано "П. Цепс".
Меня удивляет, что собственность не в таком уж запущенном состоянии - на окнах даже занавески. Так или иначе, но вонючка Грунский, он же Граф Кеглевич, сюда не вписывается.
Раз уж Граф, пусть будет Граф. Это нам не в диковинку. Слыхали мы и про чиекуркалнских Атаманов и про Лукового Короля Видземского рынка, но почему именно Кеглевич? Почему именно Граф Кеглевич? Должна же быть причина для такого прозвища. Пока я лишь недоуменно пожимаю плечами.
Я приготовил невинную отговорку на случай, если мне откроют. Притворюсь, что заблудился и ищу выхода из этих лабиринтов.
Калитка заперта, звонка нет.
- Эй! - кричу. - Есть тут хоть одна живая душа? Эй!
- В чем дело, чего орете? - сзади из кустов малины высовывается голова старика с сердитым лицом. Но мой облик его сразу успокаивает: наверно, я не очень похож на дружков из компании Графа и Петеритиса, которую он привык здесь видеть.
- Где хозяин?
- Значит, нет, если не отворяет.
- Мне сказали, что он обычно дома.
- То живет, то вдруг пропадает на целую неделю... Вчера его тоже не было. Какой с него спрос, если тут не все в порядке, - старик выразительно стучит пальцем по лбу. - У такого ничего не поймешь, ничего не узнаешь!
Прежде всего надо найти Ивара. Возможно, что преступление было совершено здесь. Даже очень возможно.
Как сказал Шеф? В кино все сложно, а в жизни все просто.
Умен!
Мои надежды начинают таять. У Ивара тоже лицо вытянулось.
- Цепс... Цепс... Цепс... - бубнит огородный сторож, или смотритель, или еще как-нибудь изящнее (с тех пор, как дворников стали называть операторами улицы, я уже не уверен, что знаю названия профессий), и его кадык ходит вверх-вниз по худой шее. В комнатушке жарко натоплено, а этот мерзляк одет в теплый свитер, из-под которого видны воротник и манжеты фланелевой рубашки. - Цепс... Цепс... Цепс... должен быть! Здесь должны быть все... Я его хорошо знаю, он из старых... Его родственники посадили этот сад еще до войны... Петеритис, не так ли?
- Да, Петерис Цепс... - Я называю номер участка.
- Он раньше жил здесь же, через улицу Иередню, кажется, на самом углу... Наверно, и теперь еще живет... А где же ему жить! Вы его легко найдете, там всего несколько домов...
- Нам нужен точный адрес, - твердо говорю я.
- А как же! Адрес должен быть! Найдем. Здесь ничего не может потеряться!
Ивар смотрит на кучу бумаг в ящике стола с нескрываемым отвращением. Не потому, что из-за небрежности старика мы потратили несколько часов на поездку в исполком и копанье в картотеках, а потому что любовь к порядку, доходящая до бюрократизма, у Ивара в крови. Это его качество может даже разозлить. Да его каллиграфический почерк: каждая буква у него словно нарисована, того и жди примется их раскрашивать. Он даже виньетки умеет рисовать. Во времена до изобретения Гутенберга за переписывание священных книг в тихой монастырской келье он получил бы отпущение всех своих грехов, а их не так уж мало.