Вырвавшись из жизни на окраине, он болезненно стремился к тому, чтобы о ней ничто не напоминало, чтобы вокруг не было ничего грубого, шероховатого. Профессору казалось, что те, кому выпало счастье жить жизнью избранных, все же никогда не считали его своим.
Печать окраины не должен заметить здесь никто, об этом ничто не должно напоминать! Даже в мелочах! В доме Наркевичей не было ни одного пластмассового предмета, из одежды они не носили ничего, что имело бы примесь синтетики, вермут непременно подавали со льдом, а красное вино подогретым до комнатной температуры.
На дне перевернутого корыта валялись два пузырька из-под тройного одеколона, другие стояли на столе вперемежку с полупустыми консервными банками. Здесь же он увидел и большую трехлитровую банку с селедочными рольмопсами.
Этот пьяница, наверно, облазил и погреб, и чердак!
Вон! Выгнать вон! Сейчас же, не откладывая!
Печник, укрывшись фуфайкой, храпел, развалившись на широкой супружеской кровати. Правда, он подстелил газеты, но покрывало все равно пострадало. Одежда его провоняла грязью и мочой.
- Вставайте! Пора домой!
Мужчина долго хлопал глазами, не сразу соображая, что к чему, затем довольно послушно встал.
- Жуткий дождь, я не доберусь до поезда...
- Я отвезу вас на станцию. Собирайтесь быстрее, у меня мало времени...
Разгром в гостиной удивил даже самого мастера, заметно было, что память к нему возвращается медленно. Он виновато улыбнулся, обнажив свои зубы из нержавеющей стали.
- Камин сделаем - будет прима.
- Да, да...
Профессор вспомнил, что еще держит железки под мышкой, и прислонил их к трубе.
"По башке бы ими съездить этой свинье!"
Наркевич представил себе, как мастер грязными пальцами вылавливает рольмопсы из маринада и ест, причмокивая, и его чуть не стошнило.
- У вас в подвале был березовый сок... Хочется попить... Ну просто жжет внутри... А камин сделаем в два счета...
- Березовый сок я сам люблю. Соберите свои инструменты.
- Пусть останутся.
- Нет, соберите. Корыто тоже.
- Корыто не мое. Я оставлю на углу и скажу хозяину - поедет мимо, заберет.
После этого мастер замолчал, словно его глубоко и незаслуженно обидели, и больше не произнес ни слова.
Хозяин решил, что ту небольшую сумму, которую Спулга дала печнику для материалов, требовать обратно не стоит, потому что он все же кое-что достал, а остальное, конечно, успел промотать. Отобрав ключи, профессор запер дверь дома и ворота.
Мастер сидел на переднем сиденье, надутый, как жаба. Припустил дождь.
Проехав через лужи в переулке, "Волга" выкатила на асфальт. Из-за дождя ехать с дальним светом было невозможно, с ближним светом было видно лучше, с неба лился сплошной водопад, далеко впереди Наркевич увидел красную вертикальную полосу - неоновую надпись кафе. До него еще было довольно далеко - надпись выглядела как одна вытянутая тонкая буква.
- Вы разве не в Ригу едете?
- Я же сказал, что отвезу вас до станции!
Покрышки новые, нечего бояться, что занесет, подумал Наркевич, зло стиснул губы и нажал на педаль газа.
Глава XX
- Я хирург, поэтому у вас нет оснований сомневаться в правдивости моих слов - я в своей жизни видел столько луж, рек и даже, если хотите, морей крови. Чужая кровь - это мои будни за операционным столом, она мне не безразлична, но уже и не волнует меня. Изуродованные люди меня тоже не шокируют - в молодости я целый год проработал в травматологическом институте - заботиться о них мой профессиональный долг. Но там, на шоссе все было совсем иначе... Я не заметил никакой крови, я этого парнишку после удара больше не видел - он остался лежать на дороге справа. До этого я его тоже фактически не видел, заметил только круглое детское лицо с мутными глазами и жиденькими усиками, промелькнувшее в свете фар. Я не видел крови, но сам утопал в крови по горло, она заливала мне рот, и я почти захлебывался ею. Меня обступили инвалиды из подвалов морга - все с открытыми переломами, из живого тела торчали острые обломки костей, с конечностями, перемолотыми в бесформенную массу, с проломленными черепами и красным месивом - то, что может остаться от человека, которого воздушной волной подхватил и подмял под себя локомотив. В середине этого месива, как ни странно, еще билось сердце. Все несчастные, изувеченные люди, которых я когда-то оперировал или видел, оказались рядом и окровавленными ртами что-то кричали мне. А вокруг равнина, темень и дождь, и негде укрыться от них. Вдруг кто-то сильно толкнул меня в бок и крикнул: "Поезжай!" И я поехал... Совершенно автоматически... По обеим сторонам дороги мелькали стволы сосен, дождь лил так, что стеклоочистители не успевали смахивать воду со стекла...
- Тот, кто крикнул вам, был вполне реальным человеком? - спрашиваю у профессора.
- Да, это некий мастер. Он делал мне камин, и я его взял в машину, чтобы подвезти до станции.
- Как его зовут?
- Грунский. Алексис Грунский. Думаю, не ошибаюсь. Может, Алексис, может, Алексей, но фамилия - Грунский, точно. В аварии я не виноват, скорость была небольшая, я даже успел затормозить, но из-за мокрого асфальта машина продолжала скользить вперед, а парень бросился под колеса, как самоубийца. Полторы тонны против Каких-нибудь шестидесяти или семидесяти килограммов. Вы меня понимаете, надеюсь? К тому же, мне показалось, что он упал очень неудачно... Вы меня спросите, почему я уехал, если не был виноват? Вряд ли ответ удовлетворит вас. Не знаю! Не знаю, почему я сбежал. Я десятки раз проклинал себя за этот побег глупый, беспричинный.
- Где и когда это произошло?
- Вечером двадцать девятого апреля, на двадцать втором километре. Погода была ужасной, весной таких дождей обычно не бывает.
- С вашего разрешения я хотел бы позвонить.