Он настойчиво повторял, что я ни в чем не виновата. Что я абсолютно не отвечаю за то, что случилось. Может быть, он и прав, и это была не я. Но руки были мои. В пожилые годы кости так хрупки, так легко ломаются – а сломанные руки заживают совсем не так быстро, как когда-то. И мне жаль, очень, очень жаль. Где бы ты ни был, прости меня. Прости нас.
С этих пор Другая стала моей постоянной спутницей. Она присутствовала всегда. Сперва она была слишком слаба, чтобы о себе заявить, кроме как в моменты крайнего стресса, как было при убийстве Джо Лента. Много лет она была моей молчаливой, паразитической напарницей, питавшейся от эмоций, излучаемых моими клиентами. Теперь она стала моим нематериальным сиамским близнецом, мы срослись на уровне продолговатого мозга, и я уже не могла делать вид, что ее не существует. Я не могла предсказать ее поведение, хуже того – не могла надежно его контролировать.
Первый мой выход как охотницы за вампирами произошел во Франкфурте, поскольку Жилярди решил, что разумно будет не поднимать переполох вблизи своего дома.
Здесь располагалось гетто, пока нацисты его не уничтожили. Потом его бомбили союзники, да так, что остались одни подвалы. Дома после войны отстроили, но душа района так и не вернулась. Новые жилые дома быстро ветшали, превращая квартал в трущобу. Здесь столько было отчаяния, пропитавшего воздух, что такая полужизнь еще лет тридцать продержится. Вот это его, наверное, и привлекло.
Он был новенький, за ушами еще держалась могильная земля. У него не было опыта Притворщика, он даже основы забывал – например, дышал не все время. Это свойственно недавно воскресшим: многие из них страдают значительным повреждением мозга. Этот не был слишком уж похож на зомби, но и до победителей конкурса интеллектуалов ему тоже было далеко.
Я наблюдала за изгоем с интересом и отвращением. Никогда раньше я не видала выходца с того света. Морган ушел от этого создания дальше, чем хомо сапиенс от хомо эректус. Человеческий взгляд увидел бы только изможденного наркомана, босого, без рубашки, дрожащего на крыльце заброшенного дома. Уличный бродяга, невидимый из-за нищеты. Надолго ли? А я – долго ли бродила среди мертвых?
Выходец напялил тело белого мужчины между тридцатью и сорока. Тонкие руки обхватили впалую тощую грудь, и она не поднималась и не опускалась. Из одежды – слишком свободные штаны, подхваченные куском веревки, и старая шинель цвета дыма. Посторонний наблюдатель отнес бы его дрожь за счет холода, но я знала ее природу. Это был наркоман, но искал он не героин.
Жилярди с отвращением наморщил нос:
– Mein Gutt, даже сюда слышна эта вонь!
Я кивнула, не отрывая от него глаз.
– Может быть, просто бродяга. Здесь их полно, спят в предназначенных на снос домах и на грудах мусора в переулках. – Я сунула руку в карман пальто, погладила серебряный клинок, который Жилярди подарил мне в Женеве в предвкушении нашей первой добычи. – Стойте в стороне, verstadt? От греха подальше.
Жилярди ничего не сказал, но мы оба посмотрели на его руку, еще висящую на перевязи.
Я перешла улицу, чувствуя, что на меня смотрят с двух сторон. Про себя я молилась, чтобы старик не попытался вмешаться. Если с ним что-нибудь случится... Я отогнала эти мысли: я шла в битву и должна была сосредоточиться на своей добыче... на противнике.
Когда я подошла, выходец выпрямился, глаза его голодно блеснули. Я заговорила с ним по-немецки:
– Что-то у тебя плохой вид, приятель.
Нежить кивнул. Он все еще не дышал. Плохая маскировка: это создание явно не знало законов сверхъестественного отбора.
– Могу помочь, если у тебя есть, чем платить. Как, есть?
Выходец сунул в карман бледную руку и вытащил хрустящие дойчмарки. Следуя смутным воспоминаниям предыдущего существования, он обирал свои жертвы после высасывания. Что значат деньги, он не имел понятия, для него они служили отличной приманкой.
Я улыбнулась и кивнула в сторону ближайшего переулка. Выходец пошел за мной, будто потек – неразличимыми движениями.
Как только мы оказались в пустом переулке, выходец зашипел, зрачки его вдруг расширились, заполнив глаза. Он ожидал, что я с криком попытаюсь удрать. Я же улыбнулась и показала ему клыки не хуже, чем у него. Рычание, наполнявшее его грудь, сменилось сконфуженным хныканьем. Такого раньше не было, и он не знал, что делать дальше.
– Иди ко мне, мой мальчик.
Бродяга попытался сбежать. Я захватила в горсть его грязные волосы и дернула его обратно в переулок. Раздался рвущийся звук, и у меня в руке оказался пук слипшихся волос и кусок кровоточащего скальпа. Выходец рухнул среди переполненных мусорных баков, спугнув стаю крыс. Одну из них – вихляющийся комок меха и зубов – он швырнул в меня. Я отбила ее в сторону взмахом руки. Нежить кинулся на меня, визжа, как свисток чайника. Обломанные ногти полоснули меня по лицу, оставив кровавые траншеи. Я отшатнулась, инстинктивно попыталась закрыть лицо локтем.
Бродяга схватил меня за руку и попытался сбить с ног. Я бросилась вперед, прижав его к холодной кирпичной стене. Прижатые животами друг к другу среди куч мусора, мы были похожи на любовников-изгоев, совокупляющихся в грязи. Локтем левой руки я упиралась снизу в подбородок бродяги, удерживая его клыки подальше от моего лица. От этой твари воняло запекшейся кровью и высохшими испражнениями.
Он жалобно завыл, увидев нож – лезвие было похоже на застывший серебряный огонь. Я почувствовала, что скалюсь в усмешке.
Клинок вошел легко, проколов кожу и мышцы как гнилую скатерть. Он попал между пятым и шестым ребром и пробил сердце, как игла пробивает оболочку детского шарика.
Выходец завыл и забился пойманной рыбой, но не проявлял никаких признаков умирания. Впервые после начала драки испугавшись, я еще три раза пырнула его в грудь. Ноль эффекта. Очевидно, старые легенды насчет пронзания сердца вампира оказались ненадежными. Я стала тыкать ножом в каждый орган, о котором могла вспомнить – сначала с клиническим спокойствием, потом, когда поняла, что устаю, – с возрастающей яростью. Другая смеялась надо мной, пока я пыряла сопротивляющегося выходца. Смеялась над моим невежеством.
Да не переживай ты так, в конце концов, для тебя это первый раз. А первый раз всегда получается грязно и неуклюже. Зато появляется вкус к продолжению.
–Убирайся к чертям из моей головы!
Нож погрузился в шею бродяги, перерезав спинной мозг.
Вопли прекратились, будто выдернули из розетки шнур проигрывателя. Глаза бродяги ушли в орбиты, втянутые усыхающими глазными нервами. Я с отвращением отступила, и эта тварь свалилась, конечности скрючились, как ноги мертвого паука. Я быстро отодвинулась, зажав нос рукой и дыша через рот. Не помогло.
– Mein Gutt...
Это был Жилярди. Он стоял у входа в переулок, глядя на быстро разлагающийся труп. Тело распухло и почернело, голова стала похожа на клапан перекачанной шины.
– И давно вы...
– Как только он закричал. Я боялся... О Господи!
Лицо Жилярди стало цвета овсяной каши. Труп лопнул, испустив клуб газа. Жилярди стошнило посредине фразы. Я взяла его за локоть здоровой руки и быстро вывела на улицу.
Жилярди был потрясен. Фантазии охоты на вампиров, которые он лелеял с юности, были полны приключений и опасностей, но там не было ни вони разложения, ни вкуса блевотины.
Я поглядела на свои руки. Они дрожали, но не от страха.
Появляется вкус к продолжению...
– Вы ранены. – Я поняла, что Жилярди обращается ко мне. – Надо посмотреть эти порезы у вас на лице.
Мы остановились под одним из немногих еще действующих уличных фонарей осмотреть мои раны.
– Порезы? – ответила я рассеянно. – Какие порезы?
Остались только четыре тонкие красные линии, и они быстро бледнели.