И так продолжалось до бесконечности. Часы и недели позора, просиживания на скамейке, глухого ожесточения, бессильной злобы на наставника и мальчишек, гоняющих мяч. Шувалов недоумевал — зачем его так ругают: ведь выигрывает тот, кто лучше держит мяч. Прошли те времена, когда Шувалову страстно хотелось намазать свои стопы клеем, потому что никаким другим способом нельзя было прилепить мяч к носку. Теперь он мог держать его в воздухе целых двадцать секунд, и это в игре, под жестоким давлением, а если просто так, без прессинга, без отбора, то — целую вечность.
— Запомни, пацан, слова Маяковского: «Голос единицы — тоньше писка». Да не «тоньше писька»! Как известно, не бывает пошлых ртов — бывают пошлые уши. Так вот, эти слова гениального советского поэта вполне применимы к футболу — я бы даже сказал, что к футболу в первую очередь. В одиночку ничего не добьешься. Тебя окружат двое, сомнут и растопчут. А если попадется толковый игрок, то он тебя и без посторонней помощи уделает. Уделает, уделает, потому что у тебя, Шувалов, сознание амебы. У тебя нет высокой умственной организации, а проще говоря, мозгов. Я хочу, чтобы ты перестал быть одиночкой, это раз. Я хочу, чтобы ты увидел перспективу, это два. Я хочу, чтобы ты существовал в условиях постоянной двусторонней связи с каждым из своих партнеров. Он открылся — ты немедленно отозвался, ты открылся — и он наградил тебя своевременной передачей. Теперь как это сделать практически… — Тренер доставал пластмассовую белую дощечку и водил по ней черным фломастером, наглядно показывая, куда должен бежать ученик для того, чтобы вскрыть эшелонированную, двухрядную оборону противника.
И Семен понимал, что должен двигаться не сам по себе, а в точном соответствии с движениями других атакующих игроков. Что нужно не просто уходить от соперников, а, волоча их за собой, вдруг дать неожиданный пас в совершенно противоположную сторону. Семен теперь много чего понимал. И уже не заволакивалась туманом та самая «перспектива», о которой талдычил старик. Одновременно Семен испытал неведомый ему прежде страх; если раньше сознание его было монолитным, то теперь оно раздробилось: он был вынужден не только владеть мячом и думать, как бы скорей пробить по воротам, но и находиться во всех точках поля одновременно. И требовалось постоянное напряжение ума, зрения, слуха, чтобы картина оставалась цельной.
Он занимался в школе ЦСКА под руководством старика Гарольда уже почти полгода.
В тот памятный день, когда он сбежал в Москву, чтобы пройти отбор в эту самую школу, из трехсот с лишним мальчишек взяли всего двадцать пять. И Шувалов в числе этих избранников получил настоящую футбольную экипировку: красно-синюю полосатую футболку с трафаретным номером «7», шерстяные вязаные гетры и бутсы, глянцевито-черные, скрипучие, с алюминиевыми шипами. Жизнь его, доселе беспросветная, бессмысленно-однообразная, отныне изменилась. В час дня, когда уроки наконец-то заканчивались, Шувалов вываливался из класса, слетал вниз по лестнице, перескакивая через три и даже четыре ступеньки, толкая встречных и поперечных, будь то девочка-первоклашка с чернильным пятном на щеке, или гнилозубый Курбатов, по которому давно плакали все исправительно-трудовые колонии страны, или завхозиха Тамара Кирилловна, прозванная Грушей за рыхлое туловище и необъятный мягко колышущийся бюст.
От школы до дома не больше десяти минут. Это если пешком, а он ведь бежал, сокращая время, сбивая дыхание, с колотящимся сердцем несся на четвертый этаж. Из холодильника извлекал огромную кастрюлю с супом, на поверхности которого плавали затвердевшие пластинки холодного жира, выливал немного супа в маленький ковш, ставил на плиту и тут же, чтобы не терять ни секунды, отхватывал ножом от буханки здоровенный сыроватый ломоть. Наскоро пообедав, вываливал из рюкзака затрепанные учебники — их место тут же занимали футболка, гетры, трусы — и, закинув на плечо рюкзак, выкатывался из дома. Бежал через пустырь к электричке…