Выбрать главу

Наконец за дверью раздались ленивые, неохотные шлепки разбитых тапок. Защелкал, вращаясь, барабан замка. Покорно втиснувший голову в плечи Семен попал в полосу оранжевого коридорного света.

— И зачем ты пришел? — поинтересовалась мать бесцветным голосом. — Мог бы и вообще не приходить.

— То есть как это? — через силу выдавил Семен.

— А вот так это. Обед тебе не нужен, а ужин уже остыл. Никто не собирается разогревать его дважды. А что касается уроков… ах, господи, да что я говорю? Какие еще уроки? Короче, дома тебе делать нечего. Ты прекрасно обходишься и без дома. А то, что тебя кто-то ждет, старается накормить получше, тебе ведь на это наплевать. Так что можешь жить на улице.

Жить на улице Семен был не согласен.

— А спать я должен где? — угрюмо пробурчал он.

— А ты посмотри на себя хорошенько. Ты в какой помойке вывалялся?

— Я не вывалялся. Пусти.

— Что-о-о? Он, значит, будет приходить, когда ему вздумается, весь в грязи, а я должна его впускать? — Мать была взбешена даже не до белого каления, а до какого-то запредельного спокойствия. До усталого к Семену безразличия.

Сын сделал шаг и уперся в выставленную руку, тяжелую, сильную. Похоже, что и у матери (точно так же, как у самого Семена) руки время от времени наливались особенной силой правоты.

— Да ладно, ну, пусти, — рванулся он.

— Что-то нет никакого желания!

— Эй, что вы там? — подал голос из комнаты отец. — Пусти его. (Отец всегда заступался за Семена.) Пусть поест, десятый час уже.

— Он должен был поесть два часа назад.

— Да что теперь об этом говорить? Пусть поест и ложится спать.

— Он сегодня у нас не ужинает.

— Да брось. Как без ужина-то? Сделали замечание — значит, должен понять. Если он, конечно, человек.

Мать шагнула назад и тут же увидела разорванные брюки.

— Господи, да что же это? — задохнулась она. — Это что же такое, я тебя спрашиваю? — И со всего размаха залепила сыну такую оглушительную пощечину, что на глазах у Семена невольно выступили слезы. И в голове возник легкий звон. Автоматически и уже равнодушно, без чувства вины, он позволил трясти себя за шиворот. — Так и будешь ходить в рванине! Это надо же еще умудриться, чтобы вдоль да по всей длине! Ы-ых, — простонала мать. — По всей длине! По всей длине! Как будто нарочно он!.. Ну что ты молчишь? Ну скажи ты хоть слово, чучело! И глядит, глядит, как баран на новые ворота. У, глаза твои бесстыжие, век бы в них не смотрела. Отец целый месяц как каторжный вкалывал, чтобы сын как человек в школу пошел, а этот… Убирайся с глаз моих, чтоб я тебя больше не видела. И живи теперь один как хочешь.

Мать развернулась и, всем своим видом показывая, что Семен для нее теперь пустое место, направилась в комнату — там лежал на диване отец и захлебывался новостями большой старый ламповый телевизор. Раз в два года Семен попадал в наркотическую зависимость от этого цветного «Рубина», когда по телику показывали чемпионат Европы или мира по футболу. На последнем мировом чемпионате Семена поразила команда из страны тюльпанов, облаченная в яркие оранжевые футболки. Даже сборная СССР, за которую Семен переживал до хрипоты, до полной потери голоса, до остановки сердца, в тот год сметавшая на своем пути всех могущественных противников, в финале была вдребезги разбита оранжевыми голландцами. Героем того матча стал ван Бастен. Семен навсегда запомнил его изумительный удар — с лета, с неудобного острого угла. Мяч просвистел над руками Дасаева и вонзился в верхний дальний угол советских ворот. Это было окончательным приговором.

С того самого дня шестилетний Семен и начал пропадать во дворе. И в школу пошел уже безо всякого энтузиазма, в состоянии глубочайшего уныния и осознания того, что вся жизнь кончилась.

Семен закрылся в своей комнате, стянул безнадежно испорченные штаны, все еще не зная, как и в чем пойдет завтра в школу. Стащив рубашку через голову, он остался в одной майке и длинных сатиновых трусах. Пощупал затвердевшие бицепсы, а затем ляжки. Остался доволен. Втиснул черную от пыли ступню в ухо старой пудовой гири и на мгновение приподнял ее. Гиря грохнула об пол.

Семен пошел в ванную, намылил руки, сунул их под холодную воду. Затем, задыхаясь, постоял под ледяным душем.