В лифте Семен держался вполне спокойно: новый приступ клаустрофобии не наступил — просторная кабина не шла ни в какое сравнение с тем удушливым ящиком.
— Это как же тебя угораздило, парень, забраться в такую коробку? — спрашивал стоящий рядом человек с одутловатым лицом. — Мы весь самолет обшарили, пока не додумались заглянуть в грузовой отсек. Решили уже, что ошиблись с номером рейса.
Присоединившийся к ним еще в холле переводчик перевел вопрос.
— Жизнь заставила, — ответил Шувалов. — И Коплевич. Выбора не было. Я сказал себе, что в Лондон — только вперед ногами, вот и пришлось согнуться в три погибели, чтобы доехать туда, куда я хочу. Я уже подумал было, что натурально дубу дам в этом гребаном ящике.
— Что они вообще перевозят в этих ящиках?
— Откуда я знаю? Меня в него ваши погрузили — и пришлось скрючиться. Мне, правда, сказали, что могу отказаться. Безопасности не гарантируют. А у меня, когда я в ваше посольство прибежал, раздумывать времени совсем не было. У вас там какое-то правило, что я могу пробыть с вашими только семьдесят два часа. А потом я должен либо оказаться на территории Испании, либо покинуть территорию вашего посольства. А лететь официально в вашу страну я тоже не мог — у меня ни паспорта, ни визы. Коплевич паспорта мои себе забрал, и русский, и заграничный, и счет мой в банке тоже закрыл — одним словом, полная кража личности. Ну вот, я решил бежать. Из посольства меня отправили в аэропорт. Мы едем на машине, а машина тоже вроде как считается вашей территорией. Еду я и думаю: последний час истекает, и как только я выйду из вашей машины, опять окажусь на территории России, а значит, подскачут крутые ребята, подхватят меня под белы рученьки, спеленают и отправят в Лондон.
— Люди Коплевича?
— Видимо, да. Они от меня ни на шаг не отступали.
— Вы не могли попросить защиты у своих властей?
— Ну, вы даете! Вот они, которые за мной гнались, и есть вся наша настоящая власть. А закон что дышло, куда повернешь, туда и вышло.
— Что он сказал? — обернулся Хэнк к переводчику.
Тот запнулся и неуверенно ответил:
— Какой-то фразеологический оборот. Русская пословица. Что дальше? Продолжайте, Семен.
— Едем мы в аэропорт, а эти козлы за нами по пятам. К автостоянке очередь большая, мы застряли — этот ваш Хосе и говорит: «Беги! Найди терминал с грузами на сто тринадцатый рейс. Это единственный шанс! Четвертый коридор, пятый отсек». Побежал я. И вовремя. Они машину бросили и за мной. Бег с препятствиями устроили по пересеченной местности. Там же люди кругом, чемоданы, тележки. И везде еще охрана, турникеты, веревки какие-то натянуты. Я так в жизни никогда не бегал. А эти, суки, ловкие попались, забежали сразу с двух с концов — пришлось мне с разбегу прямо в стену стеклянную прыгать. Ну, я взял и прыгнул. Стекло лопнуло, кругом осколки посыпались, ко мне уже и местная охрана бежит… А за стеклом коридоры служебные, лестница, и я по этой лестнице вниз. Попадаю вроде как в гараж подземный, опять бегу… Там по стрелкам — грузы, грузы… Я по стрелкам бегу. Как мне и сказали, четвертый коридор, пятый отсек. Тут навстречу работяга из местных, грузчик вроде. Я его за глотку. Гдe, говорю, тут грузы на сто тринадцатый рейс? «Москва — Барселона» где? Он хрипит: «Ты что здесь? Тебе же здесь нельзя». Я говорю: «Мне оставаться тут нельзя, веди меня быстро». Он опять мне: «Ты охренел?», а я ему: «Ты, сука, жить хочешь?» Привел меня. Я к вашим. Нашел, как велели, вашего Рамоса. «Давай меня в ящик», — говорю. Он чего-то залопотал, а потом потащил за собой… Я сперва, как этот гроб для карликов увидел, ну, думаю, нет… А потом говорю себе: так что же теперь, назад? Нет, давай уж до конца…
— Он — сумасшедший, — убежденно сказал переводчику Хэнк. — Я еще не слышал, чтобы люди устраивали такое. В конце концов, «Тоттенхэм» — не тюрьма с камерой пыток, мог бы и согласиться.
— Что он говорит? — переспросил Семен переводчика.
— Он говорит, что вы — сумасшедший.
— Сумасшедший, это точно. Но я, скажи ему, за «Барселону» приехал играть. Очень мне ваша команда нравится. Красота стоит того. Связанность у вас какая между игроками, какое понимание бессловесное, какие ходы тончайшие, какое с мячом обращение — такого нигде больше нет… Вы же с ним обращаетесь, как будто он священный сосуд, легчайшим касанием. Эх, влюбился я, — признался Семен, проникаясь к своему спасителю той благодарностью, которая вызревала в течение многих лет, с самого детства, и вот наконец прорвалась в тот момент, когда расстояние в несметное множество километров между ним, Семеном, и этим чудесным городом исчезло. И знакомые ему с детства — по субботним эфирам программы «Футбол без границ» — слепящие софиты, и темная синева сгустившихся сумерек, и похожий на старого орла Круифф в неизменном своем сером плаще у бровки, и его легендарные игроки, и намагниченный мяч, прилипший к их танцующим ногам, мяч, который как будто обладал свойством сжиматься до сверкающей точки, разрезая ряды чужих, и вновь вырастать, округляться, обретать упругую плоть — все это становилось явью, ко всему он теперь имел самое непосредственное отношение. Ради такой сказки стоило забраться в самый маленький, самый неудобный ящик. А они говорят — сумасшедший!