— Илька, ты живой?
— Чуточку еще живой. Подставляй быстрее спину, я на тебя верхом вскочу.
И снова пускаемся мы узкой стежкой, падаем и кувыркаемся в снегу, пока наконец не добираемся до того дома, где собирались пряхи. А тут в довершение ко всему на нас набрасывается недремлющий дворовый Шарик, и мы, спасаясь от него, вваливаемся в веселое общество.
— Принимайте скакуна и наездника!
От неожиданности и смеха пряхи чуть на пол со скамей не попадали. Поскорее освобождают нам место у печки и поят горячим молоком, чтобы мы хорошенько прогрелись.
— Вот это так настоящие пряхи! — гремит из угла голос Джурача Карабардаковича. — Я в детстве был точно таким же. Как-то раз выкрал отцовского коня и удрал на нем ни мало ни много, как в другое село на посиделки.
Мы с Иканом значительно переглядываемся. И как это нам в голову не пришло вывести потихоньку наших коней?! Вместо того чтобы от нечего делать переминаться в стойле с ноги на ногу, они бы мигом нас домчали на посиделки.
Возвращаемся мы так же, как и пришли: за неимением коней друг на друге верхом, вприпрыжку трусим по тропе, скользим, зарываемся в снег.
Какие же это были восхитительные годы! Сколько воды утекло с той поры, а я все твержу про себя, когда с первыми холодами начинаю хлюпать носом:
— Чихай, чихай, гуляка незадачливый! Раньше небось так ты по снегу босым на посиделки из дому сбегал, и ничего с тобой не было, а теперь, видите ли, уже и простудиться успел! Прошли твои времена, прошли те бессмертные дни и никогда не повторятся больше! Никогда, старый плут, птица ночная!
27
Какое же это было прекрасное утро, когда выпадал первый снег! С какой радостью неслись мы в то утро в школу!
Прежде всего со стороны рашетовского дома в чистом морозном воздухе разносился звонкий клич:
— Ату, вон она, держи ее, бешеную!
— Держи, не отпускай, кумовья, — бодро подхватывал Икета этот клич, выносясь со двора и взмывая тучу снежной пыли.
— Сюда давай, кум Икета! — вопили Рашеты. — У нас снег выпал!
— И у нас тоже! Ого-го, держи ее за хвост, покуда я не подоспею! — отвечал Илька, словно гнался за самим дьяволом.
Мы сливались с ватагой братьев Рашет у самого начала обширной рощи, известной тем, что зимой по ней пробирались лисицы и даже волки при переходе из одного лесного клина в другой. Здесь пролегал их путь.
— А ну-ка, парни, давайте посмотрим, кто проходил ночью через эту рощу! — предлагал нам старший Рашета, Давид.
— Но как мы это узнаем? — недоверчиво спрашивал Икан.
— А мы по следам будем читать, — объяснял Давид. — Посмотрим-ка, кто это тут так сильно наследил. Ага, это два зайца пробежали, побольше и поменьше.
— А вот и еще один заяц! — говорил Икан, показывая на какой-то след.
— А вот и нет! — возражал Давид. — Это собачий след, вернее всего, тут старостина сучка прошла.
— А это что? — показывал я ему на стежку мелких следов.
— Э, тут лиса пробежала.
— Смотри-ка, смотри, а тут вот прошло по крайней мере пять лисиц! — кричал Иката, подводя нас к одному следу, ведшему от крайнего дома прямо к дороге.
— Нет, это старостины овцы ходили на водопой, — объяснял Давид.
— Этот староста весь снег своими следами испещрил! — заметил Икан.
Обнаружив в глубине рощи ясный отпечаток чьих-то следов, Икан сказал:
— Посмотрите, какой огромный пес тут прошел.
Давид осмотрел внимательно след и сказал:
— Действительно на собачий похож, но это, дорогой мой, волчий след.
Илька отскочил от следа, как будто наступил на раскаленные угли, и вскрикнул:
— Ух, если я с волком встречусь, ему своих не узнать! Держи, не отпускай, братва, вот он, бешеный!
А тут как раз на этот его вопль появляется из рощи староста. Гонит перед собой навьюченного дровами коня и грозится Ильке:
— Поори еще, поори! Прошлой ночью волк к моему дому подкрался и обглодал мой топор!
Илька так и выпялился на него, словно черта с рогами увидел.
— Топор обглодал! Не может этого быть!
— Точно тебе говорю, совершенно точно. У волка клыки, как напильник. Ему железо грызть, все равно что тебе разваренную кукурузу.
Икан настолько уверовал в старостины россказни, что возьми да и скажи учительнице в школе, отвечая ей урок про волков, будто бы волки обгладывают топоры. Конечно, его подняли на смех, а Иканыч, поняв, что его разыграли, стащил с поленницы старостин топор, взял стальной треугольный напильник и выпилил на острие топора зазубрины, точно у пилы.
На следующий день раскричался староста, что кто-то ему испортил топор, а Иканыч философски изрек: