Поразительно, но мне казалось, что все произошло совсем бесшумно.
Я больше не мог этого вынести… и проснулся. Я сидел в постели, вытянув руки перед собой; тело мое было холодно, как лед, лоб покрывала испарина, сердце сильно и глухо стучало в груди.
„Ах! — подумал я. — Какой жуткий сон!“
Однако непреодолимая тревога не покидала меня. Не сразу я осмелился протянуть руку за спичками: я боялся ощутить в темноте пожатие холодной руки.
Когда я нашарил спички, звук коробка, задевшего о железный подсвечник, заставил меня вздрогнуть. Я снова зажег свечу.
Сразу я почувствовал облегчение; свет, этот дивный поток лучей, рассеивает мрак и стирает из памяти кошмары.
Я решил выпить стакан холодной воды, чтобы совсем прийти в себя, и встал с постели.
Проходя мимо окна, я заметил, что луна была точь-в-точь такая, как в моем сне, а ведь я накануне не видел ее; подойдя к двери со свечой в руке и осмотрев замок, я убедился, что ключ повернут на один оборот, хотя я не запирал дверь на ночь.
Сделав эти открытия, я огляделся вокруг. Все это начинало казаться мне очень странным. Я снова лег и, откинувшись на подушки, стал размышлять и доказывать себе, что, очевидно, у меня был приступ сомнамбулизма, но верил в это все меньше и меньше. Усталость накрыла меня, как волна, убаюкала мои мрачные мысли, и я неожиданно быстро заснул, несмотря на мою тревогу.
Когда я проснулся, солнце весело озаряло комнату.
Утро было безоблачным. На моих часах, висевших у изголовья, было десять. Что же может ободрить нас лучше, чем свет дня, чем сияющее солнце? Особенно, когда за порогом нас встречает край, где свежий благоуханный ветер веет среди деревьев, зарослей колючего кустарника, крутых склонов, поросших цветами и влажных от утренней росы.
Я поспешно оделся, забыв о мрачном происшествии этой ночи.
Прохладная вода вернула мне бодрость, я спустился вниз.
Аббат Мокомб был в столовой, он сидел перед столом, уже накрытым скатертью, и читал газету, поджидая меня.
Мы поздоровались.
— Хорошо ли вы спали ночью, мой дорогой Ксавье? — спросил он меня.
— Отлично, — отвечал я рассеянно (по привычке и совершенно не обращая внимания на то, что говорю).
Я чувствовал, что у меня разыгрался аппетит. Нанон принесла нам завтрак.
Наш разговор за едой был одновременно задушевным и веселым: только человек, который ведет святую жизнь, знает, что такое радость, и умеет сообщить ее ближнему.
Вдруг я вспомнил мой сон.
— Ах! — вскричал я. — Мой дорогой аббат, этой ночью я видел необыкновенный сон, и такой странный — не могу вам передать! Как бы сказать… захватывающий? удивительный? страшный? Судите сами! Вот послушайте!
И, не переставая чистить яблоко, я начал ему описывать во всех деталях страшное сновидение, от которого я просыпался ночью.
В ту минуту, когда речь дошла до жеста священника, предлагавшего мне плащ, еще до того, как я успел заговорить об этом, дверь столовой раскрылась. Нанон вошла в комнату в позолоте солнечного луча и с бесцеремонностью, свойственной прислуге кюре, перебив меня на самом интересном месте, протянула мне сложенный лист.
— Вот письмо с пометкой „очень срочно“, его только что принесли для господина.
— Письмо! Так скоро! — воскликнул я, прерывая мою историю. — Это от отца. Что случилось? Дорогой аббат, вы, конечно, позволите мне сразу его прочесть?
— Разумеется! — сказал аббат Мокомб, теряя нить моего рассказа и невольно разделяя мой интерес к письму. — Разумеется!
Я распечатал его.
Так неожиданное вторжение Нанон помешало закончить мой рассказ.
— Милый хозяин, мне очень жаль, но я вынужден сегодня же вас покинуть, — сказал я.
— Почему? — спросил аббат, опуская чашку.
— Отец пишет, что мне надо срочно вернуться из-за одного дела, из-за очень важного судебного процесса. Я думал, что он состоится не раньше декабря, но отец сообщает, что дело будет заслушано через две недели, и поскольку лишь я могу подготовить документы, которые помогут нам выиграть эту тяжбу, я должен уехать!.. Ах, какая досада!
— В самом деле, это обидно! — сказал аббат. — Как это обидно! По крайней мере, обещайте мне, что когда вы закончите свои дела… Великое дело — спасение души: я надеялся по мере сил способствовать вашему — и вот вы уезжаете! Я было подумал, что сам Господь направил вас ко мне…
— Мой дорогой аббат, — воскликнул я, — свое ружье я оставляю у вас. Недельки через три я вернусь и уж на этот раз погощу у вас подольше, если вам будет угодно.