— Что ж, отправляйтесь с миром! — сказал аббат.
— Дело в том, что речь идет почти обо всем моем добре, — сказал я тихо.
— Добро — это Бог! — просто ответил Мокомб.
— А чем же я буду жить завтра, если?..
— Завтра нас не будет, — отвечал он.
Вскоре мы встали из-за стола, немного примирившись с таким поворотом событий благодаря моему твердому обещанию вернуться.
Мы вышли пройтись по саду, осмотреть окрестности дома священника.
Весь день аббат охотно знакомил меня с нехитрыми сельскими достопримечательностями. Потом он был занят церковной службой, а я в одиночестве бродил по округе, с наслаждением вдыхая свежий бодрящий воздух. По возвращении Мокомб немного рассказал мне о своем путешествии в Палестину; так мы провели время до заката дня.
Настал вечер. После скромного ужина я сказал аббату:
— Друг мой, поезд отходит ровно в девять. Отсюда до Р. добрых полтора часа пути. Полчаса мне нужно на то, чтобы отвести на постоялый двор лошадь и рассчитаться; итого два часа. Сейчас семь — я вас покидаю.
— Я провожу вас немного, — сказал священник, — эта прогулка будет мне полезна.
— Кстати, — озабоченно произнес я, — вот адрес моего отца (у него я живу в Париже) на случай, если вам вздумается написать мне.
Нанон взяла визитную карточку и сунула ее за зеркало.
Три минуты спустя мы с аббатом вышли из дома и отправились в путь по большой дороге. Я вел лошадь под уздцы.
Мы уже еле различали друг друга в темноте.
Через пять минут после того, как мы вышли, пронизывающая изморось — мелкий дождь, колючий и холодный, принесенный сильным порывом ветра, брызнул на лицо и руки.
Я резко остановился.
— Дорогой друг, — сказал я аббату, — я решительно не могу на это согласиться, нет! Ваше здоровье мне дорого, а этот ледяной дождь очень опасен. Возвращайтесь! Вы можете сильно промокнуть, возвращайтесь, прошу вас!
Аббат, вспомнив о своих прихожанах, быстро поддался на мои уговоры.
— Я рассчитываю на ваше обещание, милый друг, — сказал он.
И когда я протянул ему руку, добавил:
— Постойте! Вам еще долго ехать, а этот дождь и в самом деле ледяной!
Он чуть вздрогнул. Мы стояли, внимательно вглядываясь друг другу в лицо, как путники в минуту расставанья.
В этот миг из-за елей на холме выглянула луна, освещая долины и леса до горизонта. Она сразу облила нас своим тусклым холодным светом, своим мертвенным бледным сиянием. Наши две тени и тень лошади, странно увеличенные, легли на дорогу. Издали, с той стороны, где высились старые каменные распятия — заброшенные кресты, которые встречаются в этом уголке Бретани, из зарослей, где на ветвях расселись зловещие птицы, словно прилетевшие сюда из Мертвого леса, донесся громкий стон, это был пронзительный и тревожный звук рожка. Сова, чьи фосфорические глаза горели в ветвях вечнозеленого дуба, взлетела и с криком пронеслась между нами, ее голос слился с этим унылым напевом.
— Так вот, — продолжал аббат, — я через минуту буду дома, возьмите-ка у меня этот плащ, возьмите его! Я очень вас прошу, очень!
Я никогда не забуду, как он произнес эти слова.
— Вы пришлете мне его со слугой из гостиницы, он каждый день бывает в деревне… Пожалуйста! — добавил он.
Говоря это, аббат протягивал мне свой черный плащ. Тень от широкой треугольной шляпы падала ему на лицо, и я видел только его глаза, смотревшие на меня пристально и значительно!
У меня больше не было сил глядеть, я опустил веки, а он тем временем накинул плащ мне на плечи и застегнул его с нежностью и заботой. Не дожидаясь моих возражений, он поспешно направился к дому и исчез за поворотом пути.
Усилием воли — почти машинально — я вскочил на лошадь, но не тронулся с места.
Теперь я был один на дороге. Я слышал тысячи голосов природы. Подняв глаза, я смотрел на бескрайнее серебристое небо, по которому, скрывая луну, летели причудливо меняющиеся серые облака — безлюдный край простирался вокруг. Я прямо и уверенно сидел на лошади, хотя, наверное, был бледен, как полотно.
„Спокойно, — сказал я себе. — У меня жар и на меня влияет луна. Вот и все“.
Я хотел пожать плечами, но какая-то неведомая тяжесть сковала меня.
И вот из-за горизонта, из чащи темных лесов появилась стая черных орланов и, шумя крыльями, пролетела у меня над головой с пугающими отрывистыми криками. Они опустились на колокольню и на крышу дома священника, ветер доносил до меня издали их скорбные голоса. Честное слово, я испугался! Почему? Кто сможет мне когда-нибудь это объяснить? Я бывал в перестрелке, не раз мне приходилось скрещивать свою шпагу со шпагой врага, быть может, мои нервы покрепче, чем у самых хладнокровных и невозмутимых людей; тем не менее, со смущением это признаю, здесь я испугался — и не на шутку. В душе я даже немного уважаю себя за это: не каждому дано почувствовать весь ужас таких явлений.