— Да, все, что напоминает Венецию, тягостно для меня… Не думайте, однако, что я не любил некогда ее тротуары и ее площади, ее каналы, кампанилы,[240] дворцы, сады и лагуны, ее шум и молчание, все, вплоть до ее запаха. Я долго жил там еще тогда, когда не вошел в моду обычай ездить в Венецию. У меня есть там даже собственный палаццо, небезызвестный вам, быть может, — старый, красивый палаццо Альвениго, позади Сант-Альвизо, на мертвой лагуне, палаццо, завещанный мне моим другом, историю которого я вам расскажу, если вам угодно ее выслушать…
Г-н де Вальвик сел на диван, в зале, уже совершенно пустом. Я сделал то же. Вокруг нас цветы Юрто, казалось, увядали в своих рамках, а венецианские акварели облекались ночной таинственностью.
После минутного молчания г-н де Вальвик заговорил вновь.
— Имя моего друга, о котором я намереваюсь вам рассказать, — Люсьен Дамбрен; я познакомился с ним в первый мой приезд в Венецию. Мне было тогда двадцать пять лет. Дамбрен был немного старше. Мы с ним так скоро подружились, что, вернувшись в Париж, и там продолжали часто видеться. В ту пору я жил чрезвычайно замкнуто. Я терпеть не мог света; поэтому, когда Люсьен Дамбрен предложил мне свой план, заключавшийся в том, чтобы провести целый год в этой самой Венеции, о которой мы сохранили такие чудесные воспоминания, и предложил мне поехать с ним, я охотно согласился. Мы отправились вместе и устроились наилучшим образом в нанятой нами меблированной квартире, окна которой выходили на Канал Гранде, приготовившись долго наслаждаться прелестью венецианской жизни.
В то время я не был таким, как сейчас. Только путем систематического и постоянного напряжения воли мне удалось победить свои нервы. В молодости же, сильно впечатлительный, я был их рабом. Я был подвержен припадкам мрачной меланхолии, внезапного подъема воображения и внезапной апатии, возбуждения и следующего за ним изнеможения. К тому же общество молодого человека вроде Люсьена Дамбрена отнюдь не было способно сдержать мои наклонности. Это была мечтательная и чувствительная натура, странная и несколько неуравновешенная. Влюбленный в старину, он в равной степени увлекался метафизическими вопросами. Большой любитель редкостей, он отличался также любовью к сверхъестественному. Широкая образованность соединялась в нем с мистицизмом, и он столь же способен был заинтересоваться каким-нибудь вопросом истории, как и увлечься философской теорией. В нем было что-то неустойчивое и беспокойное. Любя жизнь и наслажденья, он обожал фантастические рассказы и истории с мертвецами.
Через несколько месяцев я заметил, что влияние, которое оказывал на меня Люсьен Дамбрен, было самым печальным. Пребывание в Венеции действовало своим порядком. Вы знаете, насколько ее тишина, таинственность, сами ее очертания, ее, климат, та романтическая мечтательность, которую она в себе заключает, действуют на душу, какую лихорадочность и беспокойство внушает она незаметно, — и вам должно быть ясно, как беззащитен я был перед подобной гибельной заразой. Воля моя мало-помалу ослабевала настолько, что остатка моей энергии едва хватило на то, чтобы принять необходимое решение, а именно — как можно скорее покинуть Венецию и бежать от ее пагубного и восхитительного колдовства.
Когда я сообщил о своем решении Люсьену Дамбрену, он не возразил ни слова, но когда я попытался убедить его в том, что образ жизни, который мы там вели, одинаково вреден и для него, он рассердился и сказал мне довольно сухо, что он не только не намерен возвращаться со мною в Париж, но что он решил окончательно поселиться в Венеции. Он только что обнаружил дворец-палаццо, который продавался. Он собирался его купить и в нем поселиться.
Мы расстались довольно холодно. Тем не менее, спустя некоторое время после отъезда, я получил от него письмо. Он действительно приобрел палаццо Альвениго и собирался его обставлять. В Венеции в те времена очень легко можно было недорого приобрести всякое старье, и Дамбрену было нетрудно привести палаццо почти в то самое состояние, в каком он был в эпоху прекрасной графини Беттины Альвениго, о которой упоминает Казанова[241] и относительно которой, как сообщал Дамбрен, он нашел в архивах интересные материалы.
240
241