Бандиты насилуют детей. Я отхожу в сторону и бормочу проклятия на языке Хама – эти свиньи принимают их за молитву Оде. Когда мужчины вдоволь натешились, дети, к счастью, уже без сознания. Бандиты поджигают соломенные крыши, двое из них извлекают мечи, чтобы перерезать детям горло, но тут подает голос главарь:
– Подождите!
«Слава Богу», – думаю я.
– Пусть этим займется жрица, – говорит главарь. – Как-никак это воля Оды.
Они поворачиваются ко мне. Песочные пряди главаря, словно гадюки, ниспадают ему на плечи, плечи и грудь укрыты кожаными пластинами, на месте некогда отрезанного носа – небольшое утолщение.
– Ну, жрица?
Я делаю глубокий вдох.
– Ода не желает этой жертвы.
Мужчины переминаются с ноги на ногу. Глаза главаря сверкают, в них отражается горящий огонь.
– Как интересно. Предыдущая жрица, которая геройски погибла, сражаясь с нами плечом к плечу, говорила совсем иначе.
Мужчины перешептываются и согласно кивают.
– Она говорила, что нужно убивать врагов Оды при любой возможности. Кроме того, она сражалась с нами, а не пряталась за лошадь при первом признаке опасности. Она была настоящей жрицей.
– Как и я.
Главарь презрительно улыбается, обнажая коричневые пеньки зубов. Отверстия на том месте, где должен быть нос, выглядят омерзительно:
– Не думаю.
Бандиты делают шаг вперед. В отчаянии я пытаюсь совладать со своим голосом и говорить спокойно:
– Думайте, что делаете. Ода разгневается, если хоть волос упадет с головы ее слуги.
Хохоча, они заламывают мне руки, связывают запястья и кидают на одну из лошадей.
– Увидим, – обещает главарь.
Мы скачем сквозь ночь. Когда днем на привале они швыряют меня на землю, у меня кружится голова, меня тошнит. В моем желудке, измученном долгой тряской, уже давно ничего нет.
Мужчины обступают меня, поглаживая себя между ног.
– Послушайте, – говорю я. – Не делайте этого. Пощадите себя.
Они смеются.
Я всю ночь думала над тем, что им сказать.
– Сегодня с небес исчезнет солнце. Только троньте меня, и больше никогда не увидите солнечного света.
– Брехня, – отмахивается один из них и раздвигает мне ноги, но другие кладут руки ему на плечи.
– Чего? – недовольно спрашивает главарь. Он задирает голову, словно принюхивается к ветру отсутствующим носом. – Чего там с солнцем?
Я молю Яхве о том, чтобы капитан-финикиец не ошибся в расчетах.
– В полдень Ода проглотит солнце. Освободите меня, и я упрошу богиню вернуть его. Тронете меня сейчас, и больше никогда его не увидите.
Мужчины переглядываются. Они очень суеверны, мои слова напугали их. Некоторые из них щелкают пальцами: я знаю, так отгоняют зло.
– Брехня, – повторяет мужчина, который собирался взять меня первым, однако на этот раз в его голосе слышится сомнение.
– Ладно, – резко говорит главарь. Возможно, он чувствует, что нужно подбодрить упавших духом людей. – Значит, ждем до полудня. Если ты говоришь правду, будем молить Оду о пощаде. Если лжешь, то… – Он чешет волосатой лапой между ног. – У нас будет лишнее время хорошенько подготовить свое оружие. Верно я говорю?
Бандиты хохочут. Слишком громко.
С каким невероятным наслаждением я смотрю на эту банду глупцов без роду и племени, которые падают на землю при виде меркнущего солнца. «Будто змея прячется в нору», – думаю я. Кто-то трясется, кто-то, захлебываясь собственным страхом, плачет как ребенок. Один даже обделался. Ладно. Запомню – больше ни одного худого слова о финикийцах.
Мы на прогалине на склоне холма, с которого открывается хороший вид на зеленую долину, начинающую постепенно темнеть. Со склона холма на долину медленно и тяжеловесно, как сама Смерть, наползает тень. Воины тычут пальцами в небо, давятся ужасом, рыдают.
Солнце уже на две трети исчезло, словно его пожрало какое-то гигантское невидимое чудовище. Безносый главарь падает передо мной на колени:
– Падаю ниц перед Одой.
Ладно.
– Какая ей от этого польза? Вы нанесли оскорбление ее жрице.
Он поднимает голову. Лицо мокрое, глаза безумные.
– Я сделаю все что угодно. Не забирай его.
Я продолжаю хранить спокойствие. Солнечный круг истощается, опускаются мрачные сумерки. Тень накрыла долину и ползет к нам.
– Я спрошу Оду, чего она хочет.