– А Яфет?
Она тихо смеется:
– Яфет жив-здоров. Ему было плохо только первую неделю.
Это новость. Я смотрю на мальчика, вжавшегося в переборку.
– Но он слишком много спит.
– Всяко лучше, чем таскать под дождем корзины с навозом.
Я снова провожу тряпкой по лбу отца:
– Еще скажи, что и он здоров.
Я немедленно жалею о своих словах. Лицо матери пересекает сеть морщин.
– Нет, не скажу. Он болен. Он чуть не убил себя. Старый дурак.
Я вижу, как она переживает, как вытянулось, пожелтело ее лицо. Другая бы рыдала от отчаяния.
Она тихо фыркает и снова принимается за покрытые плесенью овощи, чечевицу и горох.
«Для всех нас, – думаю я, – мать стала на время этого наводнения крепким, надежным якорем». Она готовит еду, заботится о нас. Только теперь я замечаю, как измотало ее наше путешествие. Лицо обрамлено седыми локонами, а глаза непрерывно стреляют по сторонам. Интересно, спросил ли отец ее мнение, перед тем как приступить к строительству лодки? Или он решил, что она безропотно подчинится любому его решению? Он не похож на мужчину, который часто спрашивает мнение жены. А теперь она приглядывает, ухаживает за ним.
Я меняю тему:
– Дождь наконец перестал. Может, скоро вода отступит.
– Ничего не могу сказать, – говорит она как режет.
– Лодка, по крайней мере, держится.
– И об этом ничего не могу сказать. Послушай меня, девочка. – Она смотрит на меня пристальным взглядом, обычно присущим ему. – Теперь ты мать, поэтому заруби себе на носу: никогда ни на что не надейся. Принимай то, что есть. Будешь надеяться, пожалеешь.
Я не знаю, что ответить.
– Дождь перестал, – продолжает она. – Навсегда ли? Лодка пока держится. А что будет завтра? Потонем мы или нет? Останутся ли в живых мой муж, мои дети или твои малыши? Кончится ли у нас еда? Не знаю. Я никогда ни на что не надеюсь.
Меня поразил яд, с которым она это произнесла.
– Может ведь случиться и что-нибудь хорошее, – возражаю я.
Она рубит воздух ножом:
– Раз может, так и радуйся. Ведь ты не знаешь, когда это хорошее случится снова. Воспринимай счастливые события как подарок судьбы.
У меня аж руки опустились. Она резко поворачивается и снова начинает перебирать чечевицу. Я жду, что она скажет еще что-нибудь, но она молчит, чему я только рада. Минуту назад я узнала, как мать смотрит на жизнь. Ее слова нельзя назвать утешительными. Я иду в свой угол, размышляя о том, что такой подход имеет право на существование, с ним можно жить день за днем.
Сев у окна и запустив пальцы в кудряшки моих детей, я чувствую, что внутри меня словно гейзер пробивается. Через мгновение до меня доходит – это надежда. К такому повороту дел я не готова. Надежда перехватывает горло, душит меня, грозит пролиться на моих детей, которые (я этого не отрицаю) и являются первостепенной причиной появления во мне этого чувства. Я надеюсь, что мои дети выживут и я увижу, как они будут расти. Я надеюсь, что их детство будет хоть чуть-чуть счастливее моего. Я надеюсь, что воды схлынут и весной землю вновь покроют всходы, и жизнь пойдет так, как она шла прежде. За исключением того, что греха будет меньше, а Бог будет благоволить к нам больше.
Мать скажет, что такие фантазии глупы и опасны. Но между нами и животными, которых мы везем, несомненно есть разница. Думает ли бык о себе, о своем потомстве, о будущем? А носорог? А жаба? А богомол? Конечно нет. Но я не знаю, как поговорить об этом с матерью, занятой горохом и чечевицей. Я оставляю мать наедине с ее горькими мыслями, несмотря на то что мне больно видеть ее терзания, знать, как она заблуждается. Я смотрю на бескрайнюю ширь воды и думаю о том, куда мы плывем. Я играю с кудряшками моих детей. И надеюсь, что мы доберемся до земли живыми и невредимыми.
Глава десятая
Ной
Вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней.
Ной пробуждается от глубокого и спокойного сна:
– Спасибо, Господи, за еще один день.
Через мгновение его обступают. Жена льет воду в его рот.
Он поправляется быстро. Лихорадки больше нет, теперь дело за отдыхом и пищей. Он страшно отощал, остались только кожа да кости. Его первый вопрос:
– Как погода?
– Сыро, – морщится Сим. – Но дождь кончился.
Ной кивает. Все ждут вопроса: «Сколько я был без сознания?» – чтобы ответить: «Сорок дней», после чего Ною должно стать ясно, что он провел в горячке пять недель.
Однако вместо этого Ной произносит:
– А земли не видать.
– Не видать, – подтверждает Сим.
– Даже гор?
– Ни единой.
Ной закрывает глаза:
– На все милость Божья.