Марина вдруг уселась прямо на рельсу и горько заплакала.
— Я — предательница! — причитала она. — Подлая предательница. Всех, всех предала. И ребят. И деда…
— Ну, полно, полно, а дед-то тут при чем? — утешал ее Андрон, присев рядом.
— Он сказал, что, если завтра утром стройка не будет остановлена, он бросится прямо под машину. Пошел в общественную приемную Системы и так прямо и заявил.
Гурилин вздохнул. С тех пор как Служба социального здоровья стала работать под эгидой Системы-1, таких приемных было открыто великое множество. Их посещали толпы наивных людей, которые подавали свои предложения по улучшению жизни общества. Считалось, что Система-1 сама отберет наилучшие и воплотит их в жизнь. Однако единственным положительным эффектом от внедрения приемных было снижение потока писем с подобными предложениями в центральные органы управления.
— Постараемся спасти Егора Христофоровича, — сказал он, не представляя себе, как это можно сделать.
— Так ведь не он один там будет. Все наши. Да еще все «коренные», кого сможем собрать. Истфак соберется, весь факультет архитектуры…
— Вы думаете, это остановит машину?
— Но ведь если она увидит, что столько людей против, да еще Юго-Западная перестанет работать… Ведь должно же быть в ней заложено какое-то уважение к человеку! Ведь есть же законы робототехники, по которым ни один робот не имеет права причинить вреда человеку!
— Нет таких законов, милая моя девочка, — терпеливо втолковывал ей Андрон. — Насилие над личностью — это моральная категория. Она свойственна только человеческому сознанию. И в разное время эти категории менялись. В древней Спарте воровство было в порядке вещей, но пойманных воров убивали. Убийство слабых детей тоже там практиковалось. В древней Скандинавии убийства, грабеж и разбой были обычным делом. На Востоке некогда купля и продажа женщин были заурядным явлением. И лишь с ростом общественного самосознания человечество заклеймило все эти пороки. Но для Системы-1 какие-либо нравственные категории попросту не существуют. Она обеспечивает движение транспорта. Лишь для этого она была создана и прекрасно с этим справлялась. А мы навесили на нее решение наших проблем…
— Тише!.. — прошептала Марина, вся напрягшись. — Дрожит!
— Кто дрожит? — не понял Андрон.
— Рельса дрожит…
Теперь и он ощутил слабую вибрацию. В отдалении послышался слабый звук.
— Может быть, поезд? — встревожился он.
— Нет, поезда здесь не ходят… — ответила Марина. И вдруг вздрогнула. — Дрезина! У них же есть дрезина!..
Они бросились бежать. Гул все нарастал. Вдали показались блики света.
— Скорее! Наверх! — крикнула девушка. — Здесь перрон.
Он вскочил наверх и протянул ей руку, помогая забраться. В ту же минуту фары осветили ее и пустынная станция наполнилась заливистым свистом и радостными криками:
— Вот они, голубчики!.. Удрать хотели!.. Вот я т-тя щас фейсом-об-рельс!..
Схватив Андрона за руку, Марина перебежала платформу и укрылась в закутке на противоположной стороне.
Преследователи бросились к эскалаторам. Топот их ног, ругань и смех громовым эхом отзывались под сводами безжизненной станции.
— Ну, все, — шепнула Марина, переведя дух. — Теперь — наверх.
— Куда?
— Там дальше есть решетка, а за ней — вентиляционная труба. С лесенкой… Я не лазила, но Никодимыч ходил, говорит — пролезть можно.
«Лесенка» оказалась проржавевшими скобами, но труба действительно была. И пролезть по ней было возможно, если только хорошенько втянуть живот. Они карабкались вверх, все выше и выше, насквозь продуваемые гулким студеным ветром. Останавливались на минутку-другую, чтобы передохнуть, прижать к губам, к прохладным щекам кровоточащие ладони — и лезть снова.
И неожиданно, как все кошмарные сны, кончился и этот кошмар — они лежат на полу, на грубом, неровно замазанном бетонном полу неглубокого колодца, над которым искрится звездами ночное небо. И можно отдышаться, и прижаться лбом к сладостной прохладе бетона, и говорить…
— Ты не обиделся на меня? — шепчет Марина.
— За что?
— Так… За то, что флаер твой угнала. Да еще и синяк наставила.
— Сама угнала?
— Нет. Мальчишкам шепнула по телефону. Они и помогли.
— Ну и правильно сделала. И синяк правильно нарисовала. На самом нужном и видном месте.
Она прыснула:
— Какой ты смешной!.. Ну, что? Будем выбираться? Подсадишь?
— Нет, я первый.