Яичница из трех яиц, картошка, ветчина и два толстых куска техасского жареного хлеба вернули мне силы. Я мог продолжать путь.
Неуклюже шагая, я подошел к машине; солнце и далласский воздух превратили пурпурно-розовый рассвет во флуоресцирующее зарево. Утро пахло дизельным топливом.
Если я и превысил скорость, то действительно не замечал этого до тех пор, пока полицейский автомобиль не включил сирену. Рыдающие звуки напугали меня до смерти, и я тут же свернул на обочину, лихорадочно разыскивая водительское удостоверение. Когда полицейский подошел к машине, я уже протягивал документы в окно. Он не обратил на них внимания.
— Выйдите из машины, пожалуйста, — сказал он, глядя через темные очки, скрывающие глаза.
Я последовал за полицейским. Мы остановились между нашими машинами. Мимо мчался утренний поток автомобилей. Он посмотрел на меня, сравнивая мое лицо с фотографией. Это был старый снимок, волосы у меня отросли, и полицейский был в замешательстве.
— Дата рождения? — спросил он меня, положив правую руку на рукоятку никелированного пистолета 45-го калибра, висящего сбоку.
— Вы что, хотите предсказать мне будущее? — раздраженно заметил я.
Он снял очки и пристально посмотрел на меня.
— 12 августа 1942 года. Под созвездием Льва.
— Вы ехали со скоростью сто километров в час в зоне, где ограничение семьдесят километров, Бертран.
Мое полное имя Бертран Филип Эллиот, но я скрываю это.
— Я не знал, извините, — сказал я, стараясь казаться раскаявшимся, но без подхалимажа.
Полицейский осмотрел меня с ног до головы. Я был немного помятым. Он попытался заглянуть в машину.
— Пили спиртное?
— Очень жаль, но не пил. — Я потер глаза и почесал в затылке. — Я ехал всю ночь из Нового Орлеана. Я выступал там на футбольном банкете.
Полицейский уставился на меня, затем снова посмотрел в удостоверение. Его лицо расплылось в широкой улыбке.
— Только ты, Фил, — сказал он, протягивая мне удостоверение, — избегай садиться за руль, когда настолько устал, что не замечаешь происходящего вокруг. Ты нужен нам на поле.
— Понимаю. В следующий раз буду внимательнее. Это уж точно.
— Как ты думаешь, вы выиграете в Нью-Йорке?
Я утвердительно кивнул, засовывая удостоверение обратно в бумажник.
— Хорошо бы в этом году добраться до Суперкубка, а? Я обещал жене взять ее с собой, если попадем в финал. — Улыбка стала еще шире. — Ты не мог бы достать мне билеты?
— Конечно. Позвони мне за десять дней до матча. Я достану парочку. — Я протянул руку и мы обменялись рукопожатием. — Спасибо.
— О чем ты говоришь, — сказал он. — Только поезжай осторожнее, ладно? Если с тобой что-нибудь случится, я буду винить себя.
Когда я подъехал к тренировочному полю, солнце уже встало и низкая дымка, висевшая над городом, окрасила его в искусственно-оранжевый цвет. Открытый автомобиль Максвелла, с мокрыми от росы сиденьями, уже сверкал на стоянке. Было чуть больше восьми.
Дверь клубного помещения заперта. Я обошел вокруг и обнаружил разбитое окно. В кинозале на скамейке спал Лучший атлет профессионального спорта и обладатель приза Лучшему американцу за прошлый год.
Я неуклюже полез в окно. Шум разбудил Максвелла. Он проснулся и сел.
— Кто это? — пробормотал он, протирая глаза.
— Зубастый эльф. — Я повис на окне, пытаясь нащупать ногами пол.
— Убирайся вон, — сказал Максвелл и снова рухнул на скамейку.
Я отряхнулся и посмотрел на его измученное лицо.
— Господи, надеюсь, что я выгляжу не так плохо.
Максвелл убрал руку, прикрывающую лицо, и с трудом открыл один воспаленный глаз, прищуриваясь от света.
— Ты ошибаешься. — Он закрыл глаз и накрыл рукой лицо.
— Боюсь, что ты прав. Я только что вернулся из длительного путешествия в черные тайники своей души.
— Надеюсь, тебе там понравилось, — буркнул он, не двигаясь.
— Вставай, пора браться за шкафчик с медикаментами. — Я вышел в коридор и направился в массажную. — Скорая помощь — лучшая помощь… врач — исцели себя… лучше рано… — Я остановился, перекинул рубильник сауны, включив обогрев, затем пошел дальше. Когда Сэт, спотыкаясь, вошел в массажную, я уже трудился над шкафчиком с большими ножницами в руках.
— Мы нарываемся на скандал, — сказал он с опаской, такой необычной для него.
— Никто не решится обвинять тебя. — Я засунул ножницы под язычок замка.