В общем и целом речь, безусловно, не была лишена правдивости. Она грешила против истины лишь в деталях. Экс-казначей не собирался, например, оказывать материальную поддержку тяжелой индустрии и, тем более, разоблачать Пьера Коти. С того памятного вечера у стога сена, когда мечты о миллионах развеялись в прах, Сопако воспылал к шефу лютой подпольной ненавистью. Но и тогда он не собирался заниматься разоблачениями, ибо смертельно боялся «Викинга» и видел в нем своеобразное божество, неподвластное законам, всевидящее и всесильное, верил в безнаказанность его авантюры.
«Божество» само подписало себе суровый приговор. Оно стало… нервничать. Лев Яковлевич с ужасом убедился, что синеглазый шеф боится людей, страшится возмездия. Опасность кралась по пятам, грозная и таинственная, подернутая дымкой неизвестности. Страшный сон кричал о ее неотвратимости. «Викинг» заговорил ночью на лающем языке, и экс-казначей понял: «он» вовсе не сверхчеловек, «он» трусит, есть люди сильней голубоглазого идола с золотящимися бронзой волосами, они срывают его планы, обращают в бегство. Таких людей много, очень много.
Лев Яковлевич, трепеща от страха, потрогал идола руками — на пальцах осталась золотая фольга.
И тогда из затаенной мозговой извилинки, осторожно озираясь по сторонам, выскользнула хрупкая пугливая мысль и пискнула чуть слышно: «Спастись и отомстить». Это случилось в такси, когда «Викинг», Джо и Сопако бежали от Перменева — человека со странностями. Лев Яковлевич ощутил внутри себя болезненную пустоту. Идол не оглянулся. Он коротко сказал разговорчивому шоферу, показывавшему на розовые облака: «В жизни так не бывает».
Болезненная пустота сгинула, по телу растеклось приятное тепло. Хрупкая мысль окрепла и уже крикнула: «Спастись и отомстить!» Потом по-хозяйски расположилась в черепе и загорланила, алмазно сверкая словами, полными надежды и восторженного злорадства: «Спастись и отомстить!! Спастись и отомстить!!!» В уголке расплывчатого рта экс-казначея показалась гастрономическая слюнка.
Сопако предавался мечтам. Поначалу это были наивные мечты. Специалист по хозяйственным преступлениям подумывал о бегстве. Он видел себя в поезде, в жестком купированном вагоне, похожем чем-то на комфортабельную уборную, в серебряном самолете, пожирающем пространство, дрожа от нетерпенья. Однако Лев Яковлевич мыслил слишком логично: видел далее себя, идущего вечером домой, и умиротворяющую вспышку пистолетного выстрела, ощущал в подреберье тошнотворный холодок ножевого лезвия. «Нет, бежать нельзя, — решил он. — Хорошо бы разделаться с ним совсем. Но как?» На помощь опять приходила фантазия… Вот он, Сопако, свирепый «Пират» с огромными желтыми клыками, он перегрызает шефу горло! Лев Яковлевич воображал себя не морским разбойником, но соседским догом с вечно высунутым аршинным языком. На смену фантастическому перевоплощению являлись более реальные идеи. «Написать анонимное письмо? — размышлял Сопако. — Это реально, но глупо. Схватят и меня!.. Склонить на свою сторону стилягу?.. Этого еше не хватало! Убьют на месте».
«Пойти и сообщить! — явился, наконец, гениальный план. — Если и узнают о моих пятигорских делах и о том, что я помогал этому самозванцу Винокурову, то, учитывая чистосердечное признание… Это дело. Это я тебе говорю!»
…Экс-казначей лежал в прибрежных кустах, рассматривал купающихся, а в душе его колебались чаши невидимых весов. Он все же страшился «Викинга».
Все решил непредвиденный мелкий случай. Через горбатый мостик, переброшенный к пляжу, под руку с удивительно белотелым брюнетом в оранжевых плавках шла Юнона Вихревская-Винокурова. Вначале Льву Яковлевичу показалось, что она позабыла надеть купальный костюм, однако он вскоре убедился в своей ошибке. Кое-что на ней все-таки было. Заливисто хохоча и сверкая шафранными пятками, белотелый поволок Юнону в воду; при этом он дрыгал голенастыми ногами, наступая на мелкие камешки. Очутившись по колено в воде, он деликатно взвизгнул и плюхнулся плоским задом на дно. Примеру белотелого последовала Юнона,
Жадно наблюдал Сопако за купальными манипуляциями коварной супруги шефа. Юнона зашла в воду по грудь, и белотелый стал учить ее плавать, добросовестно придерживая за разные места. Очевидно, он опасался, как бы его дама не пошла ко дну. Обоим было очень весело. Ликовал и Лев Яковлевич. Аналогичным флиртом в водяной стихии началась в свое время связь супруги-сердечницы с мерзавцем Похотлюком. Тогда Сопако не обратил внимания. Сейчас, умудренный опытом, обратил. Позолота идола безнадежно померкла: у экс-казначея и синеглазого шефа обнаружилась общность судьбы. Шеф уязвим и в этом отношении.
Резво вскочив на короткие ноги, экс-казначей удовлетворенно хмыкнул и с просветленным лицом стал продираться к ближайшей аллее. На улице энтузиазм Сопако несколько утих. Он шел, кренясь на бок и шаркая подошвами, шел долго, ибо забыл о существовании трамваев и автобусов.
— Скажите, где здесь?..— петушиным голосом спрашивал Лев Яковлевич прохожих, но не договаривал, что же все-таки его интересует.
Так странствовал он часа полтора. Сопако шел, шел, шел — и остановился, сердце забарабанило по грудной клетке, как бы требуя, чтобы его выпустили на волю. Интуиция подсказала: вот оно, нужное здание! Лев Яковлевич описал у подъезда восьмерку, с уважением посмотрел на штык часового и на негнущихся ногах втащил свое тело в вестибюль.
— Пропуск, — раздался тихий голос.
— Ам-мам-мам… — Сопако зажевал губами, опуская руки по швам.
— Пропуск покажите, гражданин, — из-за маленького столика у двери поднялся молоденький и серьезный старшина в ловко подогнанной гимнастерке, глянул на млеющего посетителя. — Вам кого, гражданин? — добавил он менее официальным тоном.
— Самого главного! — отчаянно выпалил посетитель неестественно и скрипуче.
Дежурный старшина опять сделал строгое лицо и потребовал пропуск.
— Мне по делу, — выдавил Лев Яковлевич, а затем добавил довольно глупо: — По личному делу.
— К чему пререкания гражданин? Зайдите в комендатуру, выпишите пропуск. Все. Здесь стоять не положено.
Сопако неловко потоптался, повернувшись задел столик, вышел, мелко семеня и покашливая. С каждым шажком решимость его улетучивалась, словно эфир из флакона. К комендатуре он приплелся совершенно опустошенный, потерянный. В зале, похожем на маленький вокзал, было пусто. Экс-казначей поцарапался в кассовое окошечко, отгороженное металлическими перильцами, и ему пришло на ум, что вот сейчас выглянет кассир и с улыбкой протянет билет. Но выглянул не кассир, а солдат в фуражке и без всяких улыбок не то спросил, не то приказал: