— Хорошо. Хотя ничего нового я ему не скажу.
Она устало опустилась на стул, скинула туфли и тут заметила стоящие под вешалкой Славиковы ботинки.
— Ты не одна?
— Славик зашел.
Ольга Васильевна вздохнула:
— Ладно, неси пакет в кухню, а я пойду с ним поздороваюсь.
Лена помчалась поставить пиво в холодильник. Четыре бутылки «Хольстена», две «Баварии», ого! Ну они и напьются сегодня! Креветки — крупные, как раки. Здорово! Надо сразу поставить воду, чтобы они поскорее сварились, она гремела посудой в кухонном шкафу, как вдруг услышала отчаянный крик Славика:
— Лена! Скорее!
Она рванулась в комнату. Ольга Васильевна лежала на полу без сознания. Славик стоял на коленях возле нее, придерживая ей голову.
— Мамочка! Что случилось? Мамочка!
Славик, сам весь белый от страха, объяснил:
— Она вошла в комнату, вдруг побледнела и стала медленно сползать по стенке. Я подхватил. Вызвать «скорую»?
Лена энергично мотнула головой:
— Нет, не надо. Перенеси маму в спальню, сможешь?
Когда Ольгу Васильевну уложили на кровать, Лена достала из аптечки таблетки, растворила их в воде и дала выпить приходящей в себя матери. Ольга Васильевна открыла глаза. Лена повернулась к Славику, наблюдавшему за этой процедурой:
— Уходи.
Славик переминался с ноги на ногу.
— Но я… Может быть, надо чего-нибудь?
— Уходи, слышишь! — раздраженно сказала Лена. — Немедленно!
Славика как ветром сдуло.
Лена склонилась над Ольгой Васильевной:
— Мамочка… Я здесь, это я!
— Выключи… — Голос ей явно не повиновался, слова были еле слышны.
— Что, мамочка?
— Выключи… телевизор…
2
На этот раз она увидела себя лежащей в своей собственной девичьей постели. Сквозь незадернутые шторы в комнату проникал скупой свет неяркого осеннего утра. Она обвела глазами комнату. Знакомые предметы — старинный платяной шкаф светлого дерева, маленький резной столик у изголовья — виделись нечетко, размыто, словно она смотрела на них через грязное стекло. Было сыро и холодно, одеяло почему-то совсем не грело. Она попробовала пошевелиться — это и не одеяло вовсе, она вся окутана липкой плотной паутиной.
Она попыталась приподняться — что-то невидимое не пускало ее, не хватало воздуха. Внезапно она поняла — кровать находится в стеклянном саркофаге. Страха почему-то не было, хотелось только поскорее освободиться. С невероятным усилием она выдернула из паутины руку и подняла ее, думая ощупать стекло. Пальцы коснулись стекла и прошли сквозь него. Саркофаг исчез. Она провела руками по всему телу — паутина тоже словно растворилась. Теперь можно встать.
Знакомая комната исчезла. Она стояла на каменном полу в громадном зале, перед глазами раскрывалась бесконечная анфилада комнат. «Ах да, это уже было, — подумала она как-то безразлично. — Тот же замок. Громадные потолки и летучие мыши…» Дурная бесконечность повторения. Снова она шла по анфиладе, из зала в зал, из зала в зал… Летучих мышей, правда, не было. Опять та же дверь в библиотеку. «Я не хочу!» Она сделала невероятное усилие, чтобы отогнать видения и выплыть в прочный мир реальности. Двери стали медленно раскрываться. «Нет! Я не пойду туда, нет!»
Невероятно, но на сей раз ей удалось ускользнуть. Замок словно растаял в воздухе. Она снова была дома. Только вот почему так темно? Из отцовского кабинета в коридор пробивался тоненький светлый лучик. Она вошла в кабинет.
Мама сидела за столом и что-то писала. На звук ее шагов подняла голову:
— Что ты?
Она подошла к матери, опустилась на колени и уткнулась головой в родной теплый бок.
— Ничего. Мне как-то не по себе. Что ты пишешь?
Мать ответила, не отрывая взгляда от страницы:
— Письмо отцу.
— Разве он куда-то уехал? — удивилась она.
— Уехал.
Как-то все это странно… И мама такая холодная и равнодушная. Она, помедлив, спросила:
— А он скоро вернется?
— Нет. — Мать по-прежнему не смотрела на нее. — И я должна поехать к нему.
— А я?
— А ты пока останешься здесь.
Мать продолжала заполнять своим бисерным почерком бесконечные листы бумаги. Они слетали со стола и рассыпались по полу — вот уже вся комната усеяна ими.
— Если ты скоро поедешь к нему, зачем ты ему так много пишешь?
Мать продолжила свое занятие. Через некоторое время сказала, продолжая писать:
— Потом поймешь.
Закончив, она отодвинула от себя листочки и поднялась. Внезапно в комнате резко похолодало. Листочки бумаги превратились в белый снег — он завалил пол, лежал на подоконнике, на столе, на кожаном отцовском диване и не таял. Мать шла по белым сугробам, не оставляя следов.
— Мама!
Мать обернулась — в руке у нее был пузырек.
Она насыпала таблетки в ладонь и глотала их одну за другой.
— Что ты делаешь?
Мать улыбнулась:
— Так надо. Прости меня, милая.
Она легла на диван и вытянулась, скрестив руки на груди. И внезапно снег превратился в цветы — белые лилии были рассыпаны по всему полу, настоящий ковер из лилий, они покрывали диван и неподвижно лежавшее на нем тело матери.
Лицо матери среди белых лилий — такое же белое, мертвенно-белое, ставшее вдруг чужим…
Она услышала свой дикий крик:
— Мама! Мамочка!
Лицо матери перед глазами кружилось, кружилось и таяло, таяло… Вместо него вдруг возникло другое лицо, и это было еще страшнее…
— Мама! Мамочка!
Лена стояла на коленях перед постелью Ольги Васильевны и трясла ее за плечо.
— Проснись, мамочка!
Ольга Васильевна с усилием открыла глаза, возвращаясь из мира кошмара в реальный мир.
— Мамочка!
Она повернула голову и попробовала улыбнуться напуганной Лене:
— Ну что ты, что ты!.. Уже все в порядке…
Пивной праздник вчера вечером не состоялся. После ночного приступа, последовавшего за обмороком, Ольга Васильевна крепко спала под действием успокоительного. Лене никуда не хотелось выходить. Хотя она знала, что матери ее помощь не понадобится, единственное, что ей сейчас нужно, — это сон, все равно вылезать из дома не было никакого желания.
Выпив три чашки кофе, Лена снова завалилась на диван с «Унесенными ветром». Вот жизнь была у Скарлетт О'Хара! Хотя, собственно, зачем ей завидовать — сейчас у нас ситуация такая же, какая была в шестидесятые годы прошлого века у них. Да, но у Скарлетт был Ретт Батлер! А у нас сейчас таких нет.
И снова в голове закрутились дурацкие мысли: она с Игорем в гондоле, ночные огни Венеции… «Вы верите в переселение душ? В другой жизни вы были Еленой Прекрасной»… Господи, какая же она дура! А как она полезла к нему в последнюю ночь на пляже в Лидо! Неудивительно, что он так отреагировал! Хотя, с другой стороны, зачем он ее вообще туда повез? Ночь, пляж, костер располагают к романтическим отношениям. Вот именно — к романтическим! А у Игоря к ней было только сексуальное влечение. Он ведь не привык к отказам. Еще бы — такой супермен, и вдруг получил по носу от какой-то девчонки! После того как она ушла из его номера в отеле, ему просто захотелось взять реванш. Ну, хоть этого удовольствия она ему не доставила!
Лена отбросила книгу. Вообще, если вот так лежать целыми днями на диване и думать невесть о чем, можно и свихнуться! Надо хоть чем-нибудь заняться. В поисках поля деятельности она решила пока убрать квартиру. Достала ведро, тряпку и принялась за дело.
Телефонный звонок застал ее в разгар уборки. Спрыгнув со стула — Лена безуспешно пыталась добраться тряпкой до хрустальных плафонов люстры, — она побежала в коридор к аппарату. Приятный мужской баритон вежливо осведомился:
— Я имею честь говорить с госпожой Трофимовой?
— Извините, Ольга Васильевна подойти к телефону не может, — тоже вежливо ответила Лена, не вдаваясь в подробности.
— Мне нужна госпожа Елена Трофимова.
— Это я. — От неожиданности Лена слегка растерялась. Кто бы это мог быть?
— Вас беспокоит директор рекламного агентства «Блю стар» Аркадий Овчинников. Прежде всего примите мои поздравления.