— Тебе восемнадцать… — Голос Магницкого упал до шепота.
— Восемнадцать.
— Когда ты родилась, в июле?
— В августе.
— В августе… Да, могло быть и в августе. Какого числа?
— Двенадцатого.
Лена и сама не понимала, почему покорно отвечает на его вопросы.
В вестибюль вышел врач. Лена кинулась к нему:
— Ну что?
— Шоковое состояние удалось снять. Но нет никакой уверенности, что она скоро придет в себя. Надо подождать до завтра, потом провести обследование и строить какие-то прогнозы. Пока — ничего.
Лена умоляюще посмотрела на врача:
— Мне можно ее увидеть?
— Нет. Она в боксе.
— А… завтра?
— Не знаю. Завтра ее осмотрит лечащий врач, с ним и поговорите.
Лена, понуро опустив плечи, пошла к выходу. Магницкий нагнал ее уже во дворе больницы:
— Садись, я отвезу тебя домой.
По дороге он совсем не обращал внимания на свою спутницу — мысли его витали где-то далеко. Да и Лене было не до Магницкого.
Он высадил ее у подъезда и сразу уехал. Возле арки на земле валялись помятые белые лилии.
11
1973 год
Яркое солнце заливает комнату. Солнечные зайчики выскакивают из старинного большого зеркала, бегают по белоснежной крахмальной скатерти, отражаются в высоких стеклянных фужерах, стоящих на столе, — розовых и голубых.
Анна Александровна закончила сервировку и придирчиво оглядела стол. Все вроде в порядке: большие тарелки, маленькие; ножи, вилки и ложки на месте; салфетки, сложенные корабликами, у каждого прибора.
— Тетя Паша! — крикнула она домработнице на кухню. — Можно накрывать!
— Иду, иду! — Тетя Паша, невысокая шустрая старушка в ситцевом передничке, показалась в дверях. В руках у нее было блюдо крошечных пирожков. Она вразвалку, как уточка, подошла к столу и оглядела сервировку.
— И зачем ты, Лександровна, ставишь такую гору посуды, — проворчала она неодобрительно. — Нешто это видано — миска на миске!
— Ладно, тетя Паша, не ворчи. — Анна Александровна взяла блюдо с пирожками у нее из рук. — Как там заливное, удалось?
— Да уж на славу. А уж щука такая — пальчики оближете!
Тетя Паша жила в семье давно, она помнила Василия Андреевича Александрова еще мальчиком. Помнила, и как Анна Александровна впервые пришла в этот дом — робкая девушка с длинной светлой косой, уложенной на затылке в тяжелый узел. Эту семью она давно уже считала своей, а уж на Оленьку, дочку Василия Андреевича и Анны Александровны, просто не могла надышаться. Такая она была беленькая, такая хорошенькая, такая умница! Только вот кушала плохо, приходилось или сказки ей рассказывать, или разрезать бутерброд на солдатиков и играть в войско: сначала ели генерала, потом капитанов, потом очередь доходила до рядовых. А как она плакала, когда ее отдали в садик! Все Василий со своими методами: «Ребенку необходимо общение со сверстниками!» Тетя Паша сначала помалкивала, а потом воспротивилась. Не позволит она измываться над дитем!
И вот сегодня ее Оленька приведет в дом жениха. Красивый, говорят, ладный парень, из этих… Из Васиных мальчиков. Столько их к нему в дом приходило! Закроется с ними Василий в кабинете, и вот талдычат о чем-то своем по полдня! Крику-то бывает, Господи прости! Хотя иногда и тихо беседуют, со взаимным пониманием. Может, и этот, Ольгин, когда приходил… Ну так тогда что на него смотреть было? Тихо ворча себе под нос, тетя Паша носила из кухни в комнату всякие разносолы, пока стол не оказался уставленным снедью так, что не видно было и скатерти.
Тренькнул звонок. Анна Александровна, мимоходом поправив у зеркала прическу, пошла открывать. Но это оказалась не Оля, а Василий Андреевич.
— Ну что, счастливая парочка еще не появилась? — спросил он, вручая жене большой букет пионов. — Это Ольге от нас. Хороши?
— Хороши, хороши. Раздевайся, тебя ждет твоя святая обязанность. Хлеб без тебя не режем.
Мимоходом поцеловав мужа в щеку, Анна Александровна пошла ставить пионы в воду. Василий Андреевич помыл руки и отправился на кухню, где потребовал у тети Паши самый острый нож и доску: резать хлеб к праздничному столу было его привилегией и посильным вкладом в кухонные приготовления.
Ровно в три раздался долгожданный звонок. На этот раз дверь открыл сам Василий Андреевич.
— Заставляете себя ждать, Ольга Васильевна, — сурово сдвинув брови, сказал он. — А это кого еще вы с собой привели?
Лицо дочери зарделось нежным румянцем. Но высокого темноволосого молодого человека с удивительно синими глазами эта суровость не смутила. Он улыбнулся и почтительно склонил голову:
— Здравствуйте, Василий Андреевич. Виноваты и каемся.
— Папка, Валя здесь ни при чем. Это я прокопалась, выбирая кольца.
— Так вы уже и кольца купили? — Василий Андреевич еще грознее нахмурился. — Не спросясь родительского благословения?
— Так ведь за тем и пришли, — рассмеялась Оля.
Василий Андреевич не выдержал роли сурового отца и заулыбался:
— Ну ладно, проходите скорее, за стол уже давно хочется. Валентин, что ты держишь конфеты в руках? Давно пора отдать их хозяйке!
— А где хозяйка?
— Здесь, здесь! — Анна Александровна вышла из комнаты. — Здравствуйте, Валя! Оля, мойте руки и скорее за стол!
Когда все наконец расселись вокруг стола и наступила тишина, Василий Андреевич хитро посмотрел на Валентина:
— Я думаю, что самое время сделать официальное сообщение.
В глазах Валентина промелькнула веселая искорка. Он решил поддержать игру:
— Глубокоуважаемые Василий Андреевич и Анна Александровна! Считая за честь быть принятым в вашем доме, я долго любовался красотой и неоспоримыми достоинствами дочери вашей, пока не почувствовал, что в сердце моем дружба к ней переросла в более глубокое чувство. Чувство прекрасное, чистое, светлое. И чувство это не даст мне покоя, пока не найдет полного удовлетворения в законном браке. Смею ли я просить у вас руки Ольги Васильевны, дочери вашей?
Оля не выдержала и фыркнула: у Вальки было такое забавно-напыщенное лицо! Однако Василий Андреевич осадил дочь строгим отеческим взглядом и приступил к ответной речи:
— Ваше предложение, Валентин… Как тебя по батюшке?
— Петрович.
— Ваше предложение, Валентин Петрович, явилось неожиданностью для дочери нашей Ольги Васильевны и всей нашей семьи. По нашему разумению, дочь наша еще слишком молода и не готова к тяготам и заботам семейной жизни…
— Неужели откажет? — спросила Оля у матери громким шепотом. Та приложила палец к губам.
— Не готова к тяготам и заботам семейной жизни, — возвысив голос, повторил Василий Андреевич, — доказательством чего служит ее поведение: речь отца не может молча дослушать! А ну как действительно откажу?
Его последние слова потонули во всеобщем хохоте.
— Не откажешь, не откажешь! — Оля вскочила со своего места, подбежала к отцу и чмокнула его в затылок. — Тебе же самому Валька нравится! Валь, ты знаешь, какие надежды он на тебя возлагает? Во-от такие!
— Ну ладно, ладно! Когда подаете заявление?
— Через месяц, — ответил Валентин. — А свадьбу приурочим к ноябрьским — три дня дадут под свадьбу, и еще три дня законных праздников, можно съездить и в маленькое свадебное путешествие.
— Что ж, разумно.
Когда семейное торжество закончилось, Оля пошла проводить Валентина до метро. Они медленно вниз шли по улице Богдана Хмельницкого. Валентин обнимал ее за плечи, она чувствовала тепло его тела и была счастлива. У входа на станцию «Площадь Ногина» они долго стояли обнявшись, не в силах расстаться. Вдруг Валентин сказал:
— Поехали ко мне?
— Как? — не поняла Оля.
— Еще не поздно. Ты же ни разу у меня не была. Посмотришь, как я живу.
— А мама с папой?
Он беззаботно махнул рукой:
— Позвоним и предупредим.
Оля колебалась всего мгновение:
— Поехали!
По дороге он купил у какой-то старушки букет белых лилий и преподнес Оле. Она зарылась в них лицом:
— Ой, как их много!