Чисто внешне, особенно для приезжих, все обстоит благополучно. Я, например, отлично знаю, что негры работают в полиции, гостиницах, заводских цехах, Белом доме. Учатся в школах и университетах вместе с белыми. Ездят в автомобилях. Почему же они упорно называют себя «афро»? Только ли потому, что их увольняют первыми?
На экранах телевизоров и кинотеатров движутся одинаковые черные модели. Даже не движутся, а скользят какой-то особой таинственной походкой. В черной куртке, схваченной в талии, облегающих брюках, остроносых ботинках на высоком каблуке, широкополой шляпе. Так сказать, современный городской ковбой. Это и есть «ниггер» — наркоман, хулиган, сутенер, преступник. Так представляют белые американцы его место в жизни.
Белый и черный миры разделяет невидимая грань. Они ненавидят друг друга. Ненависть белых — ненависть обеспеченных, дрожащих за свою собственность. Когда же чаша терпения цветных переполняется, миры могут столкнуться в безумном взрыве.
— К вам гость, старина, — объявил мне Боби, приняв информацию от своего официанта. — Прямо из Лондона.
— То есть как? — на этот раз взвился в кресле я. — Скажите, шеф, если бы я попытался проникнуть с улицы в Большой Джон, меня бы пустили?
— К мистеру Бари — да! — Шеф кивнул. — Любого человека без оружия.
— Вы ловко пользуетесь рекламой, старина, даже если она исходит от преступников.
— Профессия… — Он пожал плечами.
Глава четырнадцатая
Почему-то я ожидал увидеть сэра Криса, который непременно спросит о погоде, но это был сияющий курносый Адамс.
— Привет, Джон! — он крепко пожал руку, развалился в кресле, не обращая внимания на других присутствующих, — типичный свободный художник из всемогущественной Би-Би-Си. — Решил навестить тебя лично.
— Что, опять штраф? Не хватает полсотни фунтов? — Я вспомнил наше расставание на шумном лондонском перекрестке.
— Здесь берут дешевле! — нос Адамса наморщился от смеха. — Мне надо выйти на одного человека. В Лондоне говорят, что он слушает только тебя…
— Кто он?
— Местный Шерлок Холмс. — Адамс заглянул в записную книжку. — Фамилия Боби. — Продюсер расцвел от удовольствия. — Какое совпадение! У нас полицейских тоже зовут бобби!
— А зачем он тебе, Адамс? — Я подмигнул невозмутимому Боби.
— Понимаешь, в этой клетке застряла одна птичка. А у меня съемка на Гавайских островах. Как раз послезавтра. — Он понизил голос до ровного шепота, каким сообщают собеседнику крупную сумму выигрыша. — Третти Табор… Уловил?..
Я присвистнул. Дорогую птичку ловит продюсер в объективе! Третти — вот уже пять лет золотая певица Америки и мира.
— Я за ней охотился два года, — сообщил Адамс. Подвижный его нос выдавал переживания. — А тут какой-то идиотский вестерн с террористами…
— Что ты хочешь?
Я оборвал его слишком резко, чересчур чувствительно для англичанина. Адамс так и замер с раскрытым ртом. Я вспомнил нашу встречу с Эдди в Лондоне после того, как вышел из машины продюсера, и пожалел о горячности.
— Адамс, я очень ценю твой приезд. Чем могу быть полезен?
Он продолжал как ни в чем не бывало:
— Так вот, этот Боби не разрешает…
— Она здесь? — как можно мягче спросил я.
— Разумеется!
— Давай птичку сюда! — Старина Боби первый раз подал голос и ухмыльнулся, видя округлившиеся глаза знаменитого продюсера. — Давай пошевеливайся, парень!
— Третти Табор, — официальным тоном уточнил Адамс.
Он ушел медленным шагом, красно-оранжевый, как апельсин, переполненный чувством собственного достоинства.
— Надеюсь, Бари, — проворчал шеф, — у вас не все такие друзья?
— Только в Лондоне. Вы там бывали?
— С неудовольствием.
По рокоту голосов, покатившихся на нас, словно морская волна, я догадался, что идет Третти. На нее нельзя смотреть не прищурив ресниц, даже на экране телевизора. Третти состоит из двух огромных глаз.
— Привет, старина Боби! Так это вы мой страж? — мягкий, ранящий душу, затыкающий глухотой уши, звучал ее голос за моей спиной. Я сдерживал себя, чтоб не оглянуться раньше времени. — Так это вы моя палочка-выручалочка, Бари? Я смотрю все ваши репортажи!
Я поднялся. Задохнулся от внезапно наступившей южной ночи. Черный кусок шелка, спеленавший половину стройной, гибкой фигуры, золотые пластины на золотых нитях поверх шелка — все это не в счет, это не сама Третти. Третти — два черных, искрящихся светом камня на невыразительном лице, два обжигающих солнца, если солнца можно представить черными.
— Здравствуйте, Джеймс!
Голдрин встал, наклонился, поцеловал руку. Не сказал ничего.
Третти села напротив меня. Адамс стоял за креслом, опустив руки на спинку.
— Так что, Бари? Что будем делать? — Она нагнулась ко мне.
— Видите ли, мисс Табор… — начал я. И чуть было не сболтнул, что надеюсь поймать террористов. Но Боби, оценив ситуацию, вовремя перехватил инициативу:
— Придется петь!
Он видел, как по лестнице, перескакивая через ступени, бежит легким спортивным шагом сам Эдинтон, главный оркестрант ресторана «Джони», композитор, импровизатор блюзов, пианист, трубач и дирижер, — самый молодой, как вещала афиша, и самый талантливый знаток музыкального детства Америки.
— Мисс Табор? — Эдинтон вырос рядом с Адамсом, явно его не замечая, за спинкой высокого кресла Третти. — Третти, мой оркестр будет на седьмом небе, если нам выпадет честь аккомпанировать вам…
Я с изумлением обнаружил, что знаменитый композитор — тот самый негр, который прервал мой разговор со старой американкой. Когда видишь человека в красных носках и с таинственной наколкой на руке, в голову лезут дикие предположения, вроде истории с застреленным парнишкой Нонни. Я не сомневался, что не ошибся, что буква «Н» скрывается под фраком Эдинтона, но скорее всего это автограф одной из романтических ошибок молодости, когда афиши и пластинки Эдинтона не заполнили еще мир.
— Третти, ваше слово…
Лицо Эдинтона было влажным, а розовая ладонь — горячей. Третти медленно встала, протянула узкую ладонь.
Они спустились под аплодисменты к оркестру.
Тишина.
Третти замерла на самом краю сцены.
Меня с первых же звуков пронзили внутренняя боль ее голоса, произнесенные шепотом слова:
Неужели снова Гарсиа Лорка? Меня поразило совпадение. Третти… Мой дед Жолио, мечтавший о синей пасхе, белом сочельнике… Его подруга детства Ева… Наконец, я… Какие могут быть тут параллели?
Третти пела, а я думал о Марии. «Где ты? Почему молчишь?»
— Что за черт! — проворчал слишком громко старина Боби, массируя сильной своей фигурой кресло. — Зачем ей это нужно?
— Это романс на стихи Лорки, — пояснил Адамс, не сводя глаз со сцены. — Композитор…
— Бари! (По громкому шепоту Боби я догадался, что он вскипел.) Этот тип, — Боби возмущенно кивнул в сторону Адамса, — вероятно, принимает меня за начальника полиции Нью-Йорка?
Я вертел головой, не понимая, из-за чего затевается скандал.
— Принимаю вас за того, кто вы есть! — резко ответил Адамс. — Это «Ноктюрн пустоты» Лорки. Коронный номер Третти…