— Пожалуйста! — Он помог мне растянуться на диване. — Отдохните, мистер Бари!..
В аэропорту Чикаго я спустился по той же лестнице, пока самолет тихонько подруливал к зданию. Принял меня в свою машину Боби.
Давно я не видел такого дорогого, ладно сшитого и модного костюма. Ощутил себя чуть ли не нищим в джинсовой робе и устало вздохнул: а-а, ладно, все равно, в чем пробираться по лабиринту жизни.
— Дождь, — сказал Боби, меланхолично крутя руль.
— Да, дождь, — согласился я.
Он помолчал.
— Ты сделал большое дело, сынок, — доверительно сообщил Боби. — Разворотил такой муравейник…
— Да.
Боби развернул ко мне свое огромное с пористыми ноздрями лицо, чуть задержал на переносице тяжелый взгляд, снова уставился на мокрый асфальт:
— Бари, я однажды в тебя уже поверил…
— Да?..
— И верю до сих пор.
— Да?..
— Что ты намереваешься делать?
— Устроить сына с твоей помощью, — сказал я, стараясь как можно более точно представить свое будущее и не видя его никак. — А дальше… дальше… что ты скажешь?..
— Смывайся, сынок. — Боби обнял меня за плечо. — Пока не поздно.
— А именно?
— Пока у меня не начались большие неприятности, — закончил Боби и, помедлив, добавил: — Скажу тебе только одно: Уилли — член «Большой Тройки»…
Я присвистнул в ответ: все, теперь мне крышка, капут!
«Большая Тройка» — тайный совет, в который входят двести пятьдесят финансовых тузов, политиканов, ученых, военных США, Западной Европы и Японии. Они собираются на «клубную неделю» раз в год, решают самые важные проблемы будущего: кто будет президентом, что делать с противником, где разразится в ближайшее время война. Все это держится в строгом секрете, но журналисты на то и журналисты, что унюхивают самое тайное. Если уж член «Тройки» взялся за обыкновенного репортера, значит, тот произвел большой переполох. Да, Бари, несдобровать тебе, не скрыться ни в одном из глухих углов. Недооценил ты Уилли — защитника природы и личного друга… Можно — иногда даже удачливо — разоблачать обычную мафию, Пентагон, ЦРУ, президента, но с такой всемирной мафией, как «Большая Тройка», не шутят.
— Я смываюсь, — признался я Боби. Надеюсь, ты не пострадаешь из-за меня?
— Мне пора в отставку. Дай знать, где ты. — Боби вздохнул. — Если, конечно, сумеешь.
Я оценил щедрость его души. Боби заранее вычислил все варианты игры, предусмотрев в том числе мое внезапное исчезновение и заботу об Эдди.
На полицейской «скорой помощи» перевезли мы Эдди в частную лечебницу. Там я подписал чек на полмиллиона долларов — близкое будущее сына.
Он смотрел на меня так, словно прощался.
— Отец, что ты задумал?
— Задумал?.. — Я внезапно проснулся, фотографируя про себя эту новую больничную реальность. — Задумал… вырвать тебя отсюда и — поставить на ноги!..
Эдди оскалился, сдерживая внутреннюю боль. Потом сквозь оскал проступило нечто человеческое — поднимающийся по жилам смех.
— Ха-а! — Эдди хохотал от души. — Поднять! Ха-а-а!.. Поставить на ноги!.. А-а?.. — Он долго захлебывался смехом. Наконец смолк, устало и беспомощно взглянул мне в глаза. — Ты всерьез, отец? Говорят, ты обвинил в чем-то всю Америку?!
— Не в чем-то, а очень конкретно — в подлости. — Я кивнул в сторону шефа. — Вот он свидетель. Верно, Боби?
Боби повернулся к постели.
— Отдохни пока, сынок… Иначе всем нам несдобровать.
Он все понял, мои дерзкий сын. Обнажил в улыбке молочно-белые зубы, подмигнул Боби.
— Я буду стараться, шеф.
Эдди едва заметно кивнул, устало вытянулся в постели.
— А ты, отец?
Я хотел сказать, что отправляюсь на самый край света, и махнул рукой:
— Спи-ка, дружище!
В этот момент услышал я голос Марии: «Он будет хорошим сыном, он спит всегда спокойно». И повторил:
— Спокойно спи! Эдди уснул.
Я улетел в Нью-Йорк.
И тут, на самой оживленной стрит Нью-Йорка, где меня начали нагло преследовать, я понял, что пути обратно нет. Меня гоняли, как обычную, заурядную, уготовленную на убой жертву: с улицы на улицу, из города в город, словно в банальном кинобоевике. «Не волнуйся, Джон, — сказал я сам себе. — Они убили твою жену, друга, искалечили сына и сейчас пытаются логически завершить операцию. Все, как положено, в этом дождливом дурацком мире… Объяви им войну, Бари, выживи сам и вызволи сына. Только тогда ты будешь нужен…»
И я объявил войну этому проклятому миру.
После того как Джо-смертник промахнулся и мою машину вынесло на ровный асфальт, я успел закончить домашние дела. Побывал на кладбище, простился с отцом и Марией. Погладил последний раз теплые уши У-у, подарил слоненка детскому дому. Надо видеть восторг ребят: они никогда не думали, что существует такое же озорное, почти фантастическое существо, как они сами…
В Париже я с трудом разыскал могилу матери, простился с женщиной, которую не видел никогда.
Прощай, прежняя жизнь, прощай — навсегда.
Позади осталась пустота, из которой надо вытянуть сына.
Кажется, так пела певица в тот вечер — накануне последней моей встречи с Марией…
Глава двадцать седьмая
Я открыл глаза, увидел белый потолок, вспомнил про снег. Я один в палате. Неужели в Москве? Да, в Москве.
Вспомнил, что мне обещана встреча с профессором Петровым.
Я скажу ему: это мой сын… Эдди… он с меня ростом, но… совсем еще ребенок…
Если слова не помогут, выну чековую книжку: «Любые расходы… Здесь несколько миллионов…»
И слышу в ответ суховатый голос: «Мы лечим бесплатно всех детей. От рождения и до… Понятно, надеюсь, вам, Бари?»
Я оглядел пустую комнату. Я неожиданно оказался в новом для себя мире.
В мире, где жизнь человека бесценна.
Глоток солнца
Часть первая
ОБЛАКО
Когда девятилетний сын Эйнштейна
спросил отца:
«Папа, почему, собственно, ты так знаменит?» -
Эйнштейн рассмеялся, потом серьезно объяснил:
«Видишь ли, когда слепой жук ползет
по поверхности шара, он не замечает,
что пройденный им путь изогнут,
мне же посчастливилось заметить это».
1
«15 мая 2066 года на глазах у ста тысяч зрителей спортивный гравилет «С-317» с гонщиком Григорием Сингаевским вошел в шарообразное серебристое облако, возникшее на его пути, и больше не появился».
Это произошло быстрее, чем вам удалось прочитать лаконичную фразу из протокола. Ни один из гравилетчиков — я в этом убежден — не заметил, как появился в чистом небе, на трассе наших гонок, странный серебристый шар. Да, пожалуй, в тот момент никто из нас, тридцати парней, вцепившихся в руль своих машин, никто, пожалуй, не мог сообразить, что это такое, — неправдоподобно круглое облако, гигантская шаровая молния или просто запущенный каким-нибудь сумасшедшим елочный шар огромной величины — это нечто, ударившее нам в глаза слепящим металлическим блеском. Я летел вторым после Сингаевского, точнее — метров на шестьсот сзади и на сто ниже, не упуская из виду силуэт его желтого гравилета, и помню, что сразу за вспышкой жесткого света инстинктивно рванул ручку тормоза (приказ судьи соревнований раздался чуть позже); помню, как машина вдруг задрала нос, выбросила меня из кресла и с азартом понеслась в белое пекло. То, что это пекло, а не твердая металлическая поверхность, я догадался, увидев, как быстро и красиво, почти на идеальном развороте нырнул туда желтый гравилет и растворился, исчез в сиянии. Говорят, в эти секунды на телеэкранах была ясно видна счастливая улыбка на моем лице, удивившая всех зрителей; кажется, я даже засмеялся, наваливаясь на упрямо поднятый руль.