Это несовершенство подтверждал бесстрастный Сим — счетная информационная машина, подпиравшая железными плечами стены нашей лаборатории. Мы трое — Каричка, Андрей и я — работали на беспощадно быстрого Сима, только-только успевая загружать его электронное чрево задачами и расчетами.
Обычно утренняя порция бумаг на столе повергает меня в уныние. После того как я на рассвете пробежал десяток километров, прыгал с вышки, бросал копье, эти бумаги кажутся мне такими тяжелыми, что не хочется брать их в руки. И хотя я осознаю, что курс программирования полезен для недоучившегося студента, я начинаю сердиться. Я сержусь, как это ни странно, на лунных астрономов и астрофизиков с Марса, засыпающих нас сводками. Я сержусь на ракеты-зонды и автоматические обсерватории, ощупывающие своими чуткими усиками горячее Солнце и бросающие из черного пустого космоса водопад цифр прямо на мой стол. Я сержусь даже на Солнце, за что — сам не пойму. Со стороны посмотришь — человек работает нормально: стучит клавишами, пишет, зачеркивает и снова пишет формулы, трет кулаком подбородок. А он, букашка, оказывается, дуется на само Солнце и только к концу дня, расшвыряв все бумаги, чувствует себя победителем. Но что он победил — свой гнев или огненные протуберанцы? Нет, только очередную пачку бумаг.
Сегодня я пересмотрел свое отношение к бумагам. Перебирая листы информации с грифом «Л-13», я почему-то вспомнил, как увидел однажды в лесу Каричку: она стояла под деревом и задумчиво рисовала в воздухе рукой; солнечные лучи, пробившись сквозь крону, воткнулись в землю у ее ног; мне показалось, что она развешивает на них невидимые ноты; я не стал мешать рождению музыки и ушел… А ведь у этих ребят с тринадцатой лунной станции, которые засыпают меня сводками, сказал я себе, нет ни прохладного ветра, ни бодрых раскатов грома, ни голубого неба — только град метеоров, беззвучно пробивающих купола зданий, одиночество да волчьи глаза звезд.
А я в кабинете лениво перебираю бумажки, стоившие кому-то усилий, риска, а иногда и жизни. Нет, что-то не так устроено в этом мире! Почему я, здоровый, румяный, сижу за стеклянной стеной и пальцем нажимаю на кнопки? Зачем я здесь, а не где-то в песках Марса? Я сам должен нацеливать на звезды телескопы, радары и прочие уловители видимого-невидимого, задыхаться от жары, дрожать от мороза и посылать на Землю, в Институт Солнца, в двухсотую группу, добытые мною цифры. Чтоб Андрей Прозоров обрабатывал их, а Сим мгновенно переваривал. Вот это будет правильно. И если говорить трезво, меня ведь никто не держит на привязи в операторской, и за спиной моей трепещут крылья гравилета. Я уже видел, как мчусь на гравилете прямо к Солнцу, а рядом со мной Каричка…
— Неужели на «Л-13» такие юмористы? — не оборачиваясь, сказал Андрей.
— А что?
— Ты опять улыбаешься?
— Это я так, вообще. А с «Л-13» покончено. Возьми. Андрей взглянул на мои расчеты и кивнул: он был доволен.
— Ты заметил, — сказал Андрей, — без женщин гораздо легче работается.
— Не согласен, — прогудел Сим, — когда Каричка поет, я работаю быстрее.
От неожиданности мы с Андреем рассмеялись.
— Каков Сим, а? — Андрей подмигнул мне. А я крикнул:
— Присоединяюсь, Сим! — и засвистел «Волшебную тарелочку Галактики».
— Вот доказательство, — нравоучительно произнес Сим. — Все вы поете ее песни. — И он предупредительно распахнул дверь, возле которой мы с Андреем очутились одновременно.
— А ведь мы просто сбежали от Сима! — крикнул я, мчась со всех ног к столовой и оглядываясь на Андрея.
Я нарочно побежал по лестницам, пренебрег лифтом, чтоб расшевелить эту бумажную душу. А он, почтенный ученый муж, и в самом деле бежал за мной, прыгал через ступени, смешно подкидывая острые колени.
— Да ну его, Сима! — кричал он на ходу. — Хватит с меня этой философии! И потом, я просто не успеваю за Симом, уже три дня без обеда. Больше не могу!
Это была хорошая пробежка в дальний конец института. И мы не только бежали, но и успевали отвечать знакомым:
— Ну как, летишь?
— Лечу!
— Куда спешите? Директор вызвал?
— Да! Сделали открытие!
— Андрюха, научи его бегать!
— Да вот стараюсь…
— Придешь первым, Март? «Эхма, если б я сам знал…»
Пока я знал одно: я мог проглотить пять, нет — десять салатов. И мы столько съели, правда, вдвоем. Нажали на все кнопки заказов, потому что из меню не сразу поймешь, что такое «Весенние звезды», «Четвертое измерение», «Интуиция» или «Клеопатра» (у нашего повара неукротимая фантазия, причем ежедневная), и вот к столику приплыл чуть ли не по воздуху щедро уставленный поднос. Надо сказать, пока мы глотали «звезды» и «клеопатр», а транспортер уносил пустой поднос, я с удивлением и какими-то новыми глазами смотрел на Андрюху Прозорова. То, что он светлая голова и сухарь, — это я знал давно. Но никогда еще не видел, чтоб он бежал по лестнице и с таким азартом уничтожал салаты. Он, всегда бледнолицый, сейчас даже порозовел.
— Значит, летишь? — сказал Андрей и удивил меня еще больше: он не интересовался спортом, просто не обращал на него внимания; мне казалось, он не отличит гравилет от вертолета.
— Ага! — кивнул я.
— Хорошо. Наверно, это хорошо, — так просто и тепло сказал Андрей, что мне захотелось взять его с собой. — Это там, над морем?
Нет, он словно свалился с Луны! Тысячи людей только и ждали этого дня, а он — «над морем?»… Но мне не хотелось говорить ему насчет Луны, я опять кивнул:
— Да, над морем.
Тут в дверях засияло большое красное ухо, и нас прервал Кадыркин. Это маленький курчавый математик с выдающимися ушами. Я ничуть не преувеличиваю — про него все так и говорят: «Сначала появляются уши, потом появляется Кадыркин». Он крикнул с порога:
— Прозоров, хватит жевать! Есть проблема.
Я чуть не подавился салатом. Кадыркин так и крикнул: «Проблема».
Андрей сразу встал и превратился в прежнего Андрея, словно застегнулся на все пуговицы.
— Какая сегодня лекция? — спросил он меня, готовя дипломатичное отступление.
— Не помню… Кажется, светящиеся мосты. Это которые между галактиками.
— А-а, лошадки в одной упряжке бегут с разными скоростями!
— Школьная загадка, — вздохнул я. — Проходили: скука.
— Ну вот что, — Андрей нахмурился, сердясь неизвестно на кого, — сегодня никаких лекций, никакой работы.
— У меня задание для Сима.
— Я скажу Симу, чтоб не открывал тебе дверь. Ты должен отдыхать.
Тут уж я взвился: откуда этому теоретику знать, что делать спортсмену перед стартом!
— Андрей, — сказал я угрожающе, — я тебя нокаутирую одним пальцем.
— Тебе и так достанется. Счастливо.
Он спокойно повернулся и ушел к Кадыркину. Честное слово, будь я трижды гением, я бы не носил так торжественно на плечах свою трижды выдающуюся голову! Мало погонял его по лестницам…
Я не изменил своего обычного режима перед гонками. Во-первых, не пропустил лекцию: забрался в зимний сад и под какими-то колючими кустами включил телевизор. И сразу же окунулся в пространство, населенное галактиками, и с легкостью спящего понесся навстречу далеким мирам, представшим предо мною — ничтожной песчинкой мироздания — в виде изящных устричных раковин и клубка скрученных змей, блестящих ярких шаров и едва различимых пятен темного тумана. Где-то вдали от меня они жили своей жизнью, как грозовые облака в глубинах неба, взрывались и угасали, крутились и разлетались в разные стороны. Я слышал знакомый голос профессора, вглядывался в мелькавшие формулы, а сам думал, как эта лекция запоздала. Она безнадежно устарела бы даже для древних египтян, имей они телевизоры. То, что я видел, было тысячи и миллионы лет назад, и кто знает, какие они теперь — эти спиральные и эллиптические, разложенные по научным полочкам, расклассифицированные, как домашние животные, галактики. Ведь только нашу Галактику свет пробегает из конца в конец за сто тысяч лет. Сто тысяч. А жизнь, как мы говорим, очень коротка. И кто может, не отрываясь, следить за звездами миллионы лет, чтобы доложить человечеству механику внутренних движений в этих чертовски далеких, убегающих призраках? Проследить хотя бы за молодыми звездами. Всего десяток миллионов лет. Для звезд, как известно, это детский возраст.