Соседи высказывались попеременно, а когда очередь доходила до меня и наступала вопросительная пауза, я делал вид, что дремлю. Мне казалось, что я знаю этих людей много лет, и мне было приятно говорить с ними про себя. Ты, ленский кап Павел Агафонович, — Грамофоныч, как ты сам себя называешь за трубный голос, — год за годом будешь ходить по серьезной реке Маме, по серьезному Витиму, по спокойной, но с характером Лене; в короткие часы сна приснятся тебе мели, пороги, заторы, и ты проснешься, вскочишь, едва встанет твой корабль, а солнце, мороз, ветер будут рубить все глубже складки на твоем дубленом лице. И ты, мой коллега — гравилетчик Зюбр, хитрющий таежный утюжник, ты будешь курить сигарету за сигаретой, ожидая запоздавших товарищей, а потом всю ночь тренировать молодых пилотов: взлет — посадка, взлет — посадка, чтобы утром они, прикрыв на минуту город своими трепещущими крыльями, разлетелись в тайгу — к геологам, охотникам, шахтерам. А я… я через час-полтора сойду с платформы на берег Байкала и увижу серебряный шар над песчаным островом.
Я готовился к этому моменту, продумывая каждый свой шаг. Я знал, что, если что-то и упустил в своей программе, в решающий момент меня выручит интуиция. Ведь не ошибся, когда во сне меня укололи иголки и я встретил Каричку под старой сосной. И я скорее почувствовал, чем увидел, грязно-белое облако в ту ночь над головой Карички, когда она была принцем датским. И Рыж с Лехой провожали меня в космопорте — недаром же мы забрели туда. И страх, мой страх за Каричку, пока я скитался по свету, не обманул меня: приехав, я увидел белое, как гипс, лицо…
И все же я не умел прищуриться, как Рыж, и вдруг увидеть летящие космические частицы или что-то другое, никогда никем не виданное. Не умел. Если б умел, давно б знал все про облако, и тогда не пришлось бы мне в такую жару тащиться по байкальскому льду к острову. Даже не верится, несмотря на все фокусы синоптиков, что летом может существовать замерзшее озеро, именуемое к тому же морем…
— Хочешь воды со льдом?
Я встретил участливый взгляд и улыбнулся: таким я и представлял тебя, утюжник Зюбр; именно с таким серьезным выражением лица и немного насмешливыми глазами пилот спрашивает пассажира о самочувствии. И я ответил:
— Нет, не хочу пить. Все в порядке.
Он понял, что я его давно уже знаю, усмехнулся, жестом пригласил спуститься к столу.
— И мне послышалось: лед! — громыхнул кап, пустив мне в грудь клуб дыма.
— Может быть, — сказал я, — во сне…
— Понятно, — согласился кап. — А куда ты едешь?
— Тут недалеко. — Я неопределенно махнул рукой.
— Однако я знаю тут каждый полустанок, — продолжал неугомонный кап. — Даже там, где экспресс не останавливается.
— На Ольхон, — сказал я честно, чтобы они знали, куда и зачем я еду. И посмотрел в окно: какое там буйствовало зеленое лесное солнце!
— Понятно, — сказал кап. — На Ольхоне я убил первого своего медведя. Медведи, однако, там не водятся, но зимою иногда приходят по льду к острову…
Кап продолжал свою историю, и гравилетчик слушал его, задумчиво разглядывая золотые пуговицы на своей форме, а я вспомнил прощание с Каричкой и Рыжем.
Мы сидели в комнате Рыжа, и у ног моих была легкая сумка с комбинезоном — весь дорожный багаж. Рыж слушал меня с горящими глазами: он-то все понимал. Каричка задумчиво рассматривала игрушечный черный шарик, в котором крутилась маленькая Галактика.
— Значит, ты решил, — вздохнула она.
— Да. Скажи об этом Акселю. Я сам не могу.
— Он рассердится.
— Пускай. Но я узнаю код облака. А победителей не судят.
— А как ты попадешь? — спросил Рыж. — Остров окружен силовым полем, и никто не может пробраться туда.
— Читал в газетах, что Гарга приглашает добровольцев для опытов. Проход в силовом поле открывается ежедневно. На границе дежурит мобиль Гарги. Только, по-моему, никто к нему не едет.
— Март, возьми меня с собой! — попросил Рыж. Я сделал вид, что не услышал его, и продолжал:
— В библиотеке пересмотрел работы Гарги, даже студенческий диплом. Все про биомашину. Казалось бы, просто: искусственные клетки, долгоживущий организм. И все же никто не мог построить биомашину, а Гарга, кажется, изобрел.
— И он может сделать искусственного пилота, который полетит в другую Галактику?
— Наверно, может.
— Март, честное слово, я не буду просить твоего дядю, чтоб он превратил меня в бессмертного! — Голос Рыжа дрогнул от волнения. — Я только одним глазком взгляну на эту «био» и назад.
Но по глазам Рыжа я видел: он уже летел за сотни световых лет, разглядывая цветные звезды. И чтобы так когда-нибудь случилось, я строго сказал:
— Нельзя, Рыж. Там опасно. А то, что я делаю, — это разведка.
— Ничего себе разведка! — сердито сказала Каричка. — Лезть в самое пекло.
— Я — бродяга воздуха, ты забыла? И не раз возвращался из пекла. А там уйма всякой техники, дежурят ракеты, гравилеты и прочее. Ну, прощайте!
— Ладно-ладно, — захныкал Рыж. — Ты думаешь, я такой? Я тоже придумаю какую-нибудь хитрость с этим облаком…
Через полчаса я был в поезде, в том самом, что несся сейчас между гранитной скалой и горным потоком, в том самом, где кап рассказывал свою историю про первого убитого медведя. И когда он кончил, Зюбр спросил меня:
— Сам решил туда?
— Ага.
— Смотри, парень, назад нелегко выбраться. Почище «стакана». Слыхал?
— Слыхал.
— Силовое поле. Сам пробовал. Пришлось облетать.
— Знаю, — сказал я.
— Однако я тоже на Ольхон, — выпалил вдруг Павел Агафонович.
Глубоко запавшие выцветшие глаза капа смотрели на меня, казалось бы, равнодушно, и я не понимал, хитрит он или нет, но обрадовался:
— Неужели?
— К сыну в гости, — охотно пояснил кап. — Рыбак он, инженер.
— А я к дяде, — сказал я, чтоб кап не подумал, будто я хочу стать бессмертным.
— Кто же это? — удивился кап и уселся поудобнее, словно готовясь услышать целую историю. — Я всех на Ольхоне знаю.
— Профессор Гарга, — сказал я тихо и покраснел. — Я еду работать, — добавил я.
— Как же, знаем Гаргу! — почти крикнул кап. — Феликс Маркович, серьезный человек… Ну, а шубу-то взял? Там, однако, мороз.
— Вон, — я кивнул на сумку, — комбинезон. С отоплением.
Старик рассмеялся.
— А мы по-стариковски. В шубе.
От этих расспросов капа про шубу мне стало легко. Захотелось открыть окно, высунуться по пояс, смотреть, как поезд огибает плавно изогнутую сопку, а за ней стоит такая же махина. Я уже взялся за поручни, забыв, что окно не открывается, но гравилетчик сказал:
— Нельзя, выбросит: скорость.
И тоже вспомнил, что окно не открывается, улыбнулся, включил видеообзор. И закружились там столетние сосны, промелькнула длинная ровная платформа со змеями эскалаторов, ползущими прямо из леса, а потом вдали, за деревьями, заголубело таежное море. И кап сказал:
— Когда-то ходил я по рекам на старых теплоходах. Чудно вспомнить: только и глядишь — где мель? А управляешь пальцем. Вот так грозишь пальцем механику: полпальца вправо, полпальца влево, а не поймет — так и с добавлением слов. Глотка-то у меня хорошая, по всей реке слышно. Так и говорили: Грамофоныч приближается. А теперь хоть всю ночь спи, однако речная ракета идет себе. Мели как были — на своих местах, а она, голубушка, танцует поверх. Пусти в блюдце с водой — пройдет. Осердиться и то не на кого.
— Иди, отец, к нам, — пожалел его Зюбр. — Мы в такие чертовы дыры забираемся, что нормальному человеку, живущему, например, в небоскребе, и не приснится.