— Отец, только матери ничего не говори! Пусть уж лучше ничего не знает.
— Будь спокоен! Никому не расскажу. У слов длинные ноги. За день свет обойдут.
Весна 1939 года выдалась солнечной, теплой. Уже в феврале в Каталонии цвел миндаль. В горах таял снег. В белой пене клокотали по склонам ручьи.
Неподалеку от поселка женщины, стоя босиком на гладких камнях, стирали в ручье белье. Обычно звонкие их голоса перекрывали журчание воды, звучали песни, девушки тут же, на зеленых лужайках, пускались в пляс.
Хмурыми, нелюдимыми стали в последнее время женщины. Девушки сидели дома, вязали от нечего делать, с опаской оглядывая в зарешеченные окна каждого прохожего. И мужчины, как бывало, не собирались на площади побалагурить, почесать языки. Закроют дверь на засов, подсядут к очагу, уставятся на тлеющие угли и тянут трубку за трубкой. А если кто постучится, медленно встанут и, прежде чем отодвинуть засов, недоверчиво спросят:
— Ну кто там? Чего надо?
Военный гул на подступах к Пиренеям понемногу затихал. В жестоких боях фашисты оттеснили республиканцев к французской границе. Беженцы, не успевшие перебраться через горы, возвращались в свои разграбленные дома. Не всем из них довелось увидеть, как в родном саду расцветает миндаль. На обратном пути многих сразили пули фалангистских карателей.
Паламос стоял тихий, словно вымерший. Паруса на мачтах лодок плотно скатаны. Моторы даже пахнуть перестали бензином. Весла рыбаки унесли домой.
И лишь изредка одинокая лодка выходила ночью в море. Никто не допытывался, чья это лодка, кто на ней ходит. Кто его знает, может морской патруль фалангистов?
Однажды утром в селении недосчитались сразу нескольких семей. Шепотом рассказывали друг другу, что ночью с берега доносились стоны и выстрелы.
Кое-кто из жителей отважился дойти до ближайшего городка Палафругеля, и они потом уверяли, что своими глазами видели огромный концлагерь для пленных солдат, беженцев и всех сторонников республики. От таких разговоров на душе становилось еще тревожнее.
Но прошел месяц, прошел второй, люди понемногу успокоились. Когда человек на каждом шагу подвергается опасности, он свыкается с ней. Так оно было и на этот раз.
Из соснового бора близ Паламоса выехали двое верхом на мулах. Загорелые, обветренные крестьянские лица наполовину укрывали бороды. Мулы обвешаны корзинками, доверху набитыми кувшинами, дынями, виноградом. Двигались они к Палафругелю.
Ехавший впереди крестьянин, оглядевшись по сторонам, негромко сказал:
— Похоже, управимся до захода солнца. Не сплоховать бы только!
— Послушай, давай в пути не говорить о нашем деле! Иной раз и у кустов оказываются уши. А напоремся на фалангистов, прикинемся пьяными. Угостим их вином, фруктами. Только смотри не подсунь этим живоглотам дыню!
— Будь спокоен, не ошибусь.
— Ну и довольно об этом. Запоем-ка песенку, как и полагается пьянчужкам. Знаешь «Однажды ночью в Севилье»?
— Нет, лучше споем «Кармелу»... Эта мне больше по душе.
Они во все горло затянули песню и вообще вели себя так, будто только что осушили бочонок вина.
Неподалеку от Палафругеля шоссе забирало влево, а на повороте дороги пост фалангистов — двое солдат с винтовками.
— Стойте, старики! — крикнул один из них, подняв руку. — Куда это собрались?
— На базар во Фласу, сеньоры, денег нет, а налоги платить надо, хотим фрукты да вино продать, сеньоры, — скороговоркой сыпал один из бородачей.
— Дело доброе. Не будете платить налоги — посадят вас в кутузку.
Фалангисты подошли поближе, придирчиво оглядели корзинки. В одной вино, в остальных фрукты.
— Ойга! — воскликнул фалангист. — А с винца полагается пробу снять. Опять же мулам будет легче, да и вам придется поменьше закладывать. А то напьетесь, корзинки свои растеряете.
— Как скажете, сеньоры. Угостить всегда рады!
Второй крестьянин достал из корзинки глиняный кувшин и крикнул:
— Ребята, есть куда налить? Подставляй посуду!
Постовые отстегнули обтянутые зеленым сукном фляжки итальянского образца, отвинтили алюминиевые колпачки и с жадностью глядели на красную струю из кувшина. Добрую половину тут же выпили и снова до краев наполнили фляжки, потом отошли к обочине и крикнули:
— А теперь проваливайте!
Те не заставили себя упрашивать, стеганули мулов и были таковы. До вечера они таким же образом миновали еще несколько постов. Кувшин с вином, корзины с фруктами наполовину опустели. Только необычно тяжелых дынь крестьяне никому не давали.