— Ротозей, растяпа, олух! Хочешь, чтобы из-за твоих дурацких овец нас всех в карцер пересажали? Нам приказано стрелять в каждого, кто приблизится к колючей проволоке. А ты тут со своей скотиной чуть ли не на голову садишься. Клянусь святым причастием, уложу все твое стадо, если это еще хоть раз повторится!
— Сеньор, но разве в вашем приказе говорится, что следует расстреливать и овец и коз, если те ненароком подойдут к колючей проволоке? — стараясь задобрить постового, отшутился пастух. — Было бы несправедливо, сеньор, применять к скотине те же правила, что и к людям.
— Потому-то, что в приказе ни слова не сказано о козах и овцах, я сейчас их перестреляю.
Постовой уже вскинул автомат. Пастух подбежал к самой будке, стал упрашивать:
— Смилуйтесь, сеньор, не стреляйте, прошу вас! Это же не мои овцы и козы. Если хоть одну потеряю, меня вечером в селении до смерти запорют. Я вам каждый вечер буду носить парное молоко, сеньор, только не стреляйте!
— Плевать мне на то, что тебя запорют! — продолжал выкрикивать постовой. — Твоя жалкая жизнь даже пули не стоит! Мы таких, как ты, каждый день сотнями на тот свет отправляем. Одной пулей сразу троих. Через год их всех перестреляем, тогда сможете здесь пасти своих паршивых овец. Ну да ладно, проваливай, покуда цел, и чтоб я больше ни тебя, ни стада тут не видел!
Пастух, тяжело опираясь на посох, заковылял вдоль колючей проволоки, зорко оглядывая лагерь. Пока он препирался с постовым, по ту сторону забора собралась толпа заключенных солдат-республиканцев. С удивлением смотрели они, как глупые овцы, блея во все горло, старались проникнуть в лагерь и, натыкаясь на железные колючки, пятились назад.
— Прочь, прочь! — кричал им пастух. — Прочь отсюда, неразумные!
Пастух, казалось бы, совсем не обращал внимания на то, что творится за колючей проволокой, однако он успел приметить там не одно знакомое лицо. Неожиданно до слуха его донесся шепот.
— Селестино, неужели ты?
— Тише, — отозвался Селестино. — Будьте готовы и ждите... — И опять почем зря принялся честить овец: — Прочь отсюда, проклятые! Живей, живей!
Скоро стадо с пастухом скрылось в лесу. Селестино высмотрел все, что было нужно. Теперь он знал, как расставлены сторожевые посты, как к ним лучше подобраться, откуда удобнее приблизиться к лагерю, сколько рядов колючей проволоки и где в ней проделать проходы. Узнал он также то, что в лагере командир его батальона и несколько знакомых солдат. Разведка закончилась успешно, Селестино остался доволен.
За прибрежными соснами укрылось солнце, Море отливало золотом, а восток затянуло плотными тучами. К багряному горизонту протянулась темная тень Черного мыса, и с каждой минутой тень удлинялась. На берег сошли сумерки. Сначала легкие, прозрачные, постепенно они загустели. Было душно. С моря порывами налетал сухой горячий ветер, он обжигал, словно дыхание какого-то чудовища.
И вдруг на землю обрушился ураган. С яростью ворвался он в прибрежные леса, завыл голодным зверем.
Багровая стена облаков придвинулась к берегу. Огненным хлыстом тьму полоснула молния. С глухой угрозой зарокотал гром. Земля, утесы испуганно задрожали. За первым ударом последовали второй и третий. Тяжелые, хлесткие капли вперемежку с градом застрекотали в сухой траве и на широких листьях агав. Все потонуло в потоках дождя, в беспросветной мгле, поминутно озаряемой вспышками молний.
На каменной площадке Ведьминой пещеры горел костер. Вокруг него расположились восемь партизан при полном вооружении. В озерке на волнах покачивалась лодка с установленным в ней пулеметом.
— Более удобного момента не представится, — сказал Селестино и поднял глаза к каменным сводам пещеры, содрогавшимся от грома.
— Санчес, — он повернулся к сидевшему рядом партизану, худому, бледному, бородатому, как и все. — Ты с двумя товарищами останешься на берегу у лодки, в случае чего прикроете отступление.
— Селестино, мне бы не хотелось тебя покидать. Нам с тобой всегда везло, — сказал, улыбаясь, Санчес. — Помнишь, как вместе взорвали эшелон? Разве я не держался как надо?
— Потому-то и оставляю тебя. В случае чего... примешь командование. Понял, друг?
— Нет, Селестино! Ничего с тобой не случится, — возразил Санчес. — Всегда нужно надеяться на лучшее.
— И быть готовым к худшему, — добавил Селестино. — Такова партизанская азбука.