— Адольфо! — закричал он, еще не веря своим глазам. — Адольфо!
— Да, отец, это я... — пересиливая боль, прошептал раненый.
Старик упал перед сыном на колени, гладил его голову и приговаривал:
— Где же ты пропадал эти долгие годы? Где ты был, мой сын?
— Боролся, отец. Я боролся...
Лауренсия прижала руку Адольфо к своему горячему лбу. Она искала слова, но слова не приходили. Адольфо взглянул на нее и опять закрыл глаза.
— Не надо, молчи, Лауренсия. Я все знаю... Вы должны вместе с нами уйти в горы. И не забудьте увезти мать. Иначе... Наши враги... Они не пощадят...
Адольфо потерял сознание. Партизаны перевязали своего командира, осторожно вынесли в сад. Бласкез шел рядом. В одной руке его была винтовка, другой он поддерживал Лауренсию.
К вечеру, когда Вилья Эрмосо пришла в себя от неожиданности, девушки с веселым щебетанием стали спускаться с кувшинами к Белому колодцу. Двери домика Бласкеза были раскрыты настежь. И в доме Монте не было заметно ни малейших признаков жизни.
Секретный рейс
Быть может, на карте Испании вы не найдете Черного ущелья. Но если по железной дороге из Мадрида вы отправитесь на юг, то, проезжая через горы, не минуете этого места. По дну Черного ущелья стремит свои вспененные воды горная речка. Когда-то через ущелье был перекинут узкий, длинный мост, и поезда, проезжая его, замедляли ход, — мост был ржавый и ветхий. С обоих концов его чернели устья туннелей. Да и само ущелье почти всегда черно, в него редко заглядывает солнце. Серые скалы мхом поросли, низкорослым терновником, снизу тянет прохладой и сыростью.
Направляясь из Мадрида, поезд змеей заползает под скалу и, проскочив туннель, выбирается на простор долины, где раскинулся городок углекопов, а при нем железнодорожный узел. В том городке издавна жила семья преданных республиканцев — машинист Антонио Пенья, его жена Мария и двое сыновей, Хуан и Педро. Младшего сына, матроса республиканского флота, в конце гражданской войны в Картахене убили фашисты, а старший, Педро, воевавший артиллеристом на юге, пропал без вести.
Нелегко перенесли утраты Антонио и его жена. Стали они замкнуты, неразговорчивы, редко виделись с соседями, горевали в одиночестве о потерянных сыновьях.
Правда, Антонио, как и прежде, водил составы, но работа уже не доставляла радости. Иначе и быть не могло, ведь раньше он трудился для республики, а тут прислуживай франкистам, палачам своих сыновей.
Хотя Антонио Пенья считался отличным машинистом, начальник ему, республиканцу, не очень-то доверял. В помощники всегда назначался кто-нибудь из франкистов. И это еще не все. Зачастую в тендер забирались один или двое стражников, охранявших паровоз и, уж конечно, наблюдавших за самим машинистом. Это особенно задевало самолюбие Антонио.
«Сеньор, посторонитесь, как бы вас ненароком углем не засыпать», — говорил Антонио после того, как лопата угля опрокидывалась на голову или спину стражника. «Сеньор, не суйте нос к огню, не ровен час усы подпалите!» — предупреждал Антонио своего конвоира, когда тот, продрогнув в тендере, выбирался к топке погреться. «Уж не взыщите, сеньор, что маленько ошпарил вас! — извинялся Антонио, открывая кран, откуда с шипением бил крутой пар. — Держались бы подальше, вон там, в тендере!»
Однако эти мелкие проделки с подручными франкистов были слабым утешением для старого республиканца, особенно в тех случаях, когда приходилось перевозить оружие и карателей. «Быть может, кто-то из тех головорезов повинен в смерти моих сыновей», — мысль эта точила его днем и ночью.
Однажды, когда паровоз стоял на запасных путях, мимо шел с кувшином бородатый крестьянин, приехавший продавать вино. Антонио разыскал свою кожаную флягу, спрыгнул с паровоза и крикнул:
— Ойга! На-ка, налей!
— Кувшин уже пуст, но ты, приятель, можешь пройти со мной вон туда, — сказал крестьянин, указывая на пышный эвкалипт, под которым отбивался от мух навьюченный корзинами осел. — У меня остался кувшин доброго вина.
Голос бородача показался Антонио знакомым, но где, когда видел этого человека, — никак не мог вспомнить. И в походке крестьянина тоже было что-то знакомое. Он шел впереди, лица не было видно.
Доставая кувшин, крестьянин то и дело поглядывал на Антонио.
— Неужто не узнал меня? — наконец тихо молвил он. — Отец, а ведь я твой Педро.
— Педро! — Старик рванулся к сыну.
Но тот быстро сказал:
— Делай вид, что мы не знакомы! Могут увидеть, подслушать.