Антонио поужинал, лег спать, но заснуть не мог. Прислушивался к тиканью старых стенных часов, к мерному дыханию жены, лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок и думал о завтрашнем дне.
Немного погодя Мария приподнялась, склонилась над ним. Антонио почувствовал, как на щеку ему капнула слеза.
Он обнял жену за плечи, уложил обратно.
— Не плачь, жена! Слезами горю не поможешь...
— Антонио, я же вижу, ты страдаешь, что-то таишь от меня. Ну скажи, что тебя угнетает! Откройся мне! — молила она. — Ты же никогда ничего от меня не скрывал...
— Просто задумался о Педро. У него ведь завтра день рождения. Да и чувствую себя скверно, а поутру дальний рейс. И потому давай-ка спать.
Мария поцеловала мужа и, немного успокоившись, заснула. Антонио уснуть не мог. Часы пробили час, и два, и три пробили, а он все лежал с открытыми глазами. Во дворе пропел петух, за окном светало.
В четыре Антонио встал, оделся, От волнения у него дрожали руки.
— Ну, будь здорова, Мария! — тихонько сказал он, глядя на заплаканное лицо жены. — До свиданья. Может, вернусь не скоро, но ты жди меня...
Он поцеловал в лоб спавшую жену, сунул в карман приготовленный завтрак, подошел к двери. Обернулся на пороге, окинул комнату прощальным взглядом...
В депо его уже ждали. Паровоз стоял под парами, отдуваясь в нетерпении. Антонио вывел его на пути, прицепил к составу, подогнал к перрону и отправился к начальнику станции.
— Сеньор, поезд к отправлению готов. Жду ваших указаний.
— Вот тебе путевой лист. Запомни, о чем говорили вчера: рейс секретный. Никому ни слова! Охрану получишь на первой станции назначения. Попутного ветра!
— Секретный рейс. Никому ни слова! — повторил Антонио.
Начальник станции велел дежурному дать отправление. Порожний состав легко тронулся с места, извиваясь пополз в горы.
На другой день под вечер со стороны Мадрида к Черному ущелью под усиленной охраной приближался эшелон, битком набитый жандармами. В тендере стоял пулемет, рядом с ним лежали конвоиры. Антонио, высунувшись из кабины, вглядывался в бегущее навстречу полотно. В дымке открылись горы. Проглянула черная пасть туннеля. Проскочить его — и тогда... Черное ущелье, мосты..
Антонио прибавил пару. Поезд мчался во весь опор. Так быстро Антонио никогда еще не ездил. Казалось, он торопится наверстать упущенное время.
От свистка заложило уши, поезд ворвался в туннель. Жандармы-конвоиры, в страхе зажмурив глаза, приникли к куче угля.
Блеснул дневной свет. Антонио еще прибавил ход. Он стоял у раскрытой двери, высокий, бледный, с развевающимися седыми волосами. Туннель позади, вот и мост через ущелье...
— Проклятье убийцам! — крикнул Антонио, прыгая с паровоза.
Он падал, как раненая птица с простреленным крылом. В последний момент краем глаза глянул на мост, куда на всех парах выскочил оставшийся без машиниста паровоз.
Раздался оглушительный взрыв. Паровоз дернулся кверху и закутался в белое облако дыма. Мост переломило надвое. Вагоны вместе с пролетами моста, скрежеща, посыпались в ущелье...
Спустя некоторое время партизаны на одной из каменных глыб в долине высекли слова:
Марко Сантьяго ищет винтовку
Валенсийский залив в лучах солнца сверкал огромным зеркалом, ненароком забытым великаном-цирюльником на восточной стороне Иберийского полуострова. Ветерок катил на берег ленивые волны, и там, мелодично прозвенев ракушками, они иссякали в песке. Весной после теплых мартовских и апрельских ливней плодородная валенсийская равнина покрывается густым цветочным ковром, окрестности Валенсии превращаются в сплошной сад. Моряки утверждают, что в эту пору в Средиземном море не нужен компас — капитаны ведут корабли по благоуханию цветов, исходящему от берегов Испании.
Совсем иначе выглядит сама Валенсия. Стоит с окраинных рисовых полей, из апельсиновых рощ перебраться в центр города — вам покажется, будто вы из тенистого сада угодили в душную парилку. От кирпичных стен пышет жаром. Зелень попадается лишь в редких пальмовых аллеях, в зоопарке да вокруг вилл богачей, а цветы вы увидите разве что в руках цветочниц.
Если же приезжий забредет в старые кварталы Валенсии, там он заметит совсем другую зелень: на оконных переплетах сырых подвальных жилищ, на тряпье, которым заткнуты выбитые стекла. Зеленоватый оттенок разглядит он и на изможденных лицах обитателей тех кварталов, это бедность придала им цвет позеленевшей бронзы. И вот там-то, на улочке, кривой и узкой, как банановая корка, родился и рос сын рабочего Марко Сантьяго.