Я подбросил в костер охапку хвороста. Он, как порох, вспыхнул жарким пламенем. Я подошел к Иветте и снял с ее лица одеяло. Она не проснулась. Она спала, плотно сжав губы и откинув назад голову, точно ребенок. Черные пряди волос и четко очерченные брови делали ее лицо совсем бледным. Сколько ей лет? Наверное, немногим больше двадцати — двадцать два, двадцать три. Она мне нравилась не только своей хрупкой красотой, но и каким-то детским простодушием.
Я осторожно откинул край одеяла и улегся рядом, положив свою ладонь на ее теплое плечо. Она пошевелилась во сне, но не проснулась. Очень устала. Мне казалось, ее волосы источают запах миндаля.
На рассвете я отправился в штаб батальона получить винтовку. Вернувшись, я застал Иветту в окружении товарищей.
— Я, наверное, выгляжу ужасно, — сказала она весело.
— Ты выглядишь чудесно! — ответил я.
Товарищи уходили на позиции. Мы с Иветтой простились сдержанно, словно стесняясь вчерашней теплоты и близости. Она дала мне свой адрес.
— Если будешь во Франции и к тому времени не забудешь меня, напиши.
— Иветта! — воскликнул я с укоризной, но больше ничего не сказал, просто спрятал бумажку с адресом в карман. — Мне пора. Товарищи ждут. — Я протянул ей руку. — До свидания!
— До свиданья, Хорхе! Будешь во Франции... напиши!
Растянувшись цепочкой, мы шли соединительным ходом, который за ночь выкопал саперный батальон марокканцев. Бруствер из свежей кроваво-красной глины был совершенно лишен маскировки. Я подумал, что эти окопы послужат прекрасной мишенью для авиации и артиллерии фашистов. На пригорке я выбрался из траншеи и оглянулся. Иветты не было видно. Никого там не было видно. И почему-то вдруг мне вспомнились ее слова: «Дождемся ли утра в этих горах?»
— Дождемся, Иветта! Должны дождаться! — почти крикнул я и, спрыгнув с траншеи, бросился догонять товарищей.
После той ночи прошло несколько лет. Все эти годы я провел в концентрационных лагерях и не писал Иветте, боясь причинить ей неприятности. Она благополучно пережила последние битвы за Испанию. Об этом я узнал от врача-болгарина, вместе с которым Иветта перешла французскую границу и затем была интернирована так же, как и я. Но поскольку она была французской подданной, ее вскоре отпустили, и она вернулась к отцу. Отец Иветты был рыбак и жил неподалеку от Марселя в маленьком городе Касси на берегу Средиземного моря. Вот и все, что мне было известно об Иветте. Отправляясь к ней, я понимал, что подвергаю ее опасности, но у меня не было иного выхода: она одна могла мне помочь.
Темной и дождливой апрельской ночью я спрыгнул на ходу с товарного поезда Марсель — Тулон, как только он сбавил скорость. Я привык обходить стороной станции, потому что там всегда дежурили жандармы и сыщики, а встречаться с ними у меня не было ни малейшего желания. Один мой вид мог вызвать подозрение. Костюм мой — смесь республиканской формы и штатской одежды — был вконец затаскан. Правда, его прикрывал изрядно потертый, к тому же тесноватый плащ, полученный от какой-то благотворительной организации. Зеркала у меня не было, но я не сомневался, что похож на пугало: годы, проведенные в концентрационных лагерях, не могли не оставить отпечатка на моем лице. Но хуже всего было то, что в кармане у меня не имелось никаких документов, а я не сомневался, что моя фотография с отпечатками пальцев и особыми приметами хранится в архивах любого департамента и в каждой картотеке гестапо.
Дней десять я скитался по горам вокруг Марселя, выжидая, пока жандармам надоест меня разыскивать. Чтобы замести следы, я пошел даже на хитрость: на берегу реки, выше порогов оставил смену белья в надежде, что те, кто найдет ее, подумают, будто я разбился о камни, а мой труп унесло течением. И только тогда, спустя десять тревожных дней, я решился, наконец, приблизиться к маленькому Касси, где надеялся разыскать Иветту.
Спрыгнув с поезда, я больно ушиб ногу о какой-то булыжник, и мне пришлось полежать в кустах, пока утихнет боль Но особенно медлить было нельзя, я плохо знал дорогу, к тому же идти приходилось в темноте, пробираясь по чужим садам, перелезая через ограды и уклоняясь от встречи с собаками, которых прежде я так любил, а теперь терпеть не мог. К счастью, в эту ночь они не докучали мне. Наверное, дождь и холодный мистраль разогнали их по конурам. Через несколько часов пути я поднялся на пригорок. С него я увидел море и стиснутый скалами Касси. Рассмотрев дорогу, я выбрался на мокрый асфальт и скоро уже шагал по извилистым улочкам города. Иветта рассказывала, что домик ее отца стоит у самой пристани, я без труда нашел его и постучал в дверь.