– Как вы попали сюда?
Он задумался.
– Может, кто-то что-то сказал. А я решил сюда заглянуть. Я жил в Ташкенте во время тамошних беспорядков. Сотнями люди гибли по всей стране. Людей в кипятке варили. Средневековое сознание. Всегда у меня так: оказываюсь в стране, когда там беспорядки, насилие. Я выучился говорить по-узбекски и занимался с детьми одного местного чиновника. Учил их английскому, каждое слово объяснял, а еще помогал чем мог его жене, она уже не первый год болела. Выполнял функции духовного лица.
Он зачерпнул плова, пожевал, проглотил. Я сделал то же самое, ожидая продолжения. Еда приобрела вкус, соответствующий ингредиентам, – теперь, когда мне их назвали. Баранина. Утренний плов. Моему собеседнику, кажется, больше ничего было сказать.
– А вы духовное лицо?
– Я был членом постъевангелической общины. Со Всемирным советом церквей мы расходились радикально. Всего нас было семь групп, в разных странах. Потом их число менялось. Пять, семь, четыре, восемь. Мы строили здания, самые примитивные, и там собирались. Мастабы. По образцу древнейших египетских гробниц.
– Мастабы?
– Здания с плоской крышей и наклонными стенами, прямоугольные в плане.
– Вы встречались в гробницах.
– И упорно ждали, когда придет год, день, минута…
– И что-то случится.
– Но что же? Метеорит, железно-каменная глыба. Или астероид, километров двести в диаметре, выпадет из космоса. Мы разбирались в астрофизике. Небесное тело врежется в Землю.
– Вы этого хотели.
– Желали всей душой. И непрестанно об этом молились. Оно прилетит оттуда, с необъятных галактических просторов, из беспредельного пространства, в котором заключена материя, каждая ее частица. Все тайны.
– И это случилось.
– В океан падала всякая всячина. Сошедшие с орбиты спутники, зонды, обломки летательных аппаратов, космический мусор – рукотворный. И всегда в океан. А потом это произошло. Метеорит, проходя по касательной, врезался в Землю.
– В Челябинске, – сказал я.
Он не подхватил слово, дал ему повисеть в воздухе. Оно уже само по себе являлось доказательством. Такое и правда случается. И те, кто доверяется вероятности подобных событий, каков бы там ни был масштаб и разрушения, – не фантазеры.
– Сибирь для того и на своем месте, чтоб такие штуковины ловить, – сказал незнакомец.
Я понял, что собеседника он не видит. Как всякий бродяга, этот человек перестал различать имена и лица. Одни заменялись другими, когда он переходил из комнаты в комнату, из страны в страну. Он скорей рассказывал, чем разговаривал. Он следовал своим извилистым путем, где регулярно встречались желающие занять место очередного человеческого существа, которое сядет рядом и будет слушать.
– Здесь, говорят, есть хоспис. Там вы и беседуете с умирающими?
– Это место называют хосписом. И убежищем называют. А я не знаю, что это. Каждый день отправляюсь туда, в многоуровневое подземелье, с сопровождающим.
Новейшее оборудование, говорил он, квалифицированный персонал. Однако же ему вспоминается Иерусалим XII века, монахи-рыцари, заботившиеся о паломниках. И кажется порой, что он находится среди прокаженных, больных чумой, глядит в изможденные лица словно с полотен старых фламандских мастеров.
– Кровопускания, клизмы, омовения – я представляю себе, как рыцари, тамплиеры, всем этим занимались. И люди, больные, умирающие, шли к ним отовсюду, молились за них.
– А потом вспоминаете, кто вы и где вы.
– Я помню, кто я. Госпитальер. А где я, не имеет никакого значения.
Росс тоже говорил о паломниках. Может, никто и не собирался создавать здесь второй Иерусалим, но люди долго шли сюда, чтобы взойти на новую ступень существования или хотя бы с помощью науки сохранить свое тело, свою ткань от разрушения.
– В вашей комнате есть окно?
– Мне не нужно окно. Что я за ним увижу? Беспросветное, тупое отчаяние.
– А сама комната, если у вас такая же? Не слишком маленькая?
– Комната для успокоения и раздумий. Можно поднять руку и дотронуться до потолка.
– Ну да, монашеская келья. И плащ. Все смотрю на ваш плащ.
– Нарамник называется.
– Плащ монаха. Но так не похож на монашеский. Они обычно серые, коричневые, черные или белые.
– Русские, греческие монахи…
– Да-да…
– Картезианцы, францисканцы, тибетские монахи, японские, монахи в Синайской пустыне…
– А ваш плащ, этот? Он откуда?
– Висел на каком-то стуле. До сих пор отчетливо помню, как увидел его.
– И взяли себе.
– Только взглянул и понял, что это мой. Мне предназначен.