Не сообразили. Не успели.
Витька вышел, перешел, проехал до «Чкаловской», там пересел на синюю линию и по ней направился через центр. Постепенно унимались и сердце, и дыхалка, и центрифуга в голове; он снова задумался о дальнейших собственных действиях.
Ночь на носу. К кому набиваться теперь? Он весь день перебирал варианты — и все казались слишком опасными: если уж ЭТИ нашли его даже на Михеевой даче…
И тут, как не раз в тупиковых ситуациях, ему по ассоциации, что ли (в качестве парадоксального выхода?), опять вспомнился Егор. Вот уж на кого никто не подумает!.. К сожалению, видимо, правильно не подумает: при Егоркиной-то нелюдимости кого-то к себе пускать… С другой стороны, у него же вроде слабость ко мне, нет?.. По-любому: что я теряю?..
Он сменил карточку, набил Егору подобострастную эсэмэску и, привалившись к дверце в торце вагона, стал ждать. Он чувствовал себя совершенно выпотрошенным: пустым и дряблым.
У сидящего перед ним пацанчика от мобилы в уши шли провода, но громкость была такая, что даже Витька мог насладиться музоном. Звучал некий рок-н-роллец… отечественный, судя по доносящимся отдельным словам… причем, кажется, такого старомодного пошиба, восьмидесятнического… Витька напрягся, пытаясь определить, не знакомое ли что-то. Он отлично слышал ритм, а через некоторое время вроде бы даже стал разбирать и текст. Ага… ага…
4
— Фо хум зэ бэлл толлс?.. — сонно проворчал Егор, под кряканье пружин переворачиваясь на своей койке (Витька знал, что цитирует он не Хемингуэя и тем более не Джона Донна, а «Металлику»).
Не отвечая, он дотянулся до мобильника. Он догадывался — фо хум. «Принято одно сообщение». «Открыть». «Подъем. Они у подъезда. Мас».
Ни хрена спросонок не соображая, он принялся лихорадочно одеваться в болезненном свете фонаря под крышей гастарбайтерской бытовки, соседней с домом.
— Че там?.. — Егор вывернул морду из подушки: кажется, щурился.
— Все, пора мне, давай, — на ходу заталкивая телефон в карман, Витька поскакал в прихожую. — Помнишь? — крикнул не оборачиваясь. — Я вечером ушел!..
Егор запыхтел матом, Витька не слушал. Подхватил кроссовки, но даже обувать не стал — прямо в носках вышел на темную (лампочка на этаже не горела) лестничную площадку, тихонько, стараясь не щелкать язычком замка, закрыл дверь и через две ступеньки запрыгал вверх. Миновав пару пролетов, остановился — в глубине раздался мягкий удар двери подъезда, торопливые множественные шаги. Он побежал дальше. До последней площадки (хорошо, освещенной) он добрался быстрее, чем ЭТИ до Егоровой квартиры. Он еще слышал негромкий целеустремленный топот, когда непослушными пальцами завязывал шнурки. Потом там, внизу, задавленно вжикнул звонок.
Витька, осторожно, чтоб не гремела отвесная железная лесенка, вскарабкался к квадратному люку на чердак. Запирающий его замочек он еще вечером вскрыл Егоровой отверткой. Сейчас он нахваливал себя за предусмотрительность, тем более что, честно говоря, не ждал от ЭТИХ подобной прыти… Черт, в натуре, не ждал…
Черт…
Чердак был затхл, низок, кромешно темен. Почти на ощупь, натыкаясь на трубы, пачкаясь в пыли и каких-то сальных натеках, Витька нашел слуховое окно… ручку…
Покатая жестяная крыша гулким аханьем отзывалась на неверные шаги. Маячил остов антенны. Холодный рассветный ветер налетал порывами. Зевота раздирала челюсти.
Было довольно светло. Сзади небо уже вовсю бледнело. Дальние жилые башни, тройка высоких труб в точечных огоньках силуэтами проступили на фоне розоватой его каймы под легкими штриховыми облаками. Но город стоял мертвый: лишь редкие окна желтели, да улицы передавали по цепочке фонарный свет, да спаренные фары проскальзывали быстро и одиноко под слабый обрывистый шорох. Отчаянно заорала припозднившаяся гопота.
Дом имел «Г»-образную форму. Витька доковылял до самого дальнего конца крыши, влез в окошко (присохшее, не сразу открывшееся) и долго, матерясь все более остервенело, искал люк в подъезд, тоже отпертый втихаря вчера вечером.