Глядя в сторону, она как-то принужденно хмыкнула:
— Да никто никого не пугает… Я чего тебя парю — просто наслушалась разных слов и хотела понять, что это означает, и все… — Словно вспомнив о почти не тронутой минералке, сделала несколько быстрых глотков и отставила стакан. — Всяко спасибо…
— Да не за что… — В нем опять стремительно нарастало чувство, будто что-то упущено. — Ты по-любому звони. Держи в курсе насчет Витьки, и вообще…
Она кивнула почти одними веками, чуть улыбаясь — растерянно и упрямо.
Филу приходилось лечить от разных зависимостей, но вышло так, что больше всего он занимался наркоманами и за много лет работы в казенных и частных клиниках навидался этого контингента вдоволь, во всей пестроте его химического «генезиса» и во всем однообразии результатов. Дурцефалы-опиатчики, нанюханные герычем, или по-старинке гоняющие по трубам пром, пончик, марфу с Герасимом да вечную свою уксусную готовку. Высохшие, желтушные, гнилозубые, с «дорогами жизни» вдоль вздутых вен в «колодцах», «чичах» и «кукляках»… Нервные, остервенелые потенциальные суициденты из числа висящих на барбитуре: «бешенке»-нембутале, «бормотухе»-барбамиле, люминале и реладорме… Разящие яблочной кислятиной, с тромбофлебитом и концами на полшестого винтовары, мулечники и прочие «стимулянты», верные джефу, карбиду и марцефали до судорожных припадков и «марганцевого слабоумия»…
Чем во всей этой мутноглазой, потливой, затравленной толпе так уж выделялась она — кроме того, что была дочерью не слишком близких, но давних знакомых? Примчавшихся к Филу в маловменяемом состоянии после того, как деточка Кариночка чудом не загнулась от передоза триметилфентанила (он же «тришка», он же «крокодил») — бронебойного синтетического опиата, известного быстрым привыканием, тяжелейшей зависимостью, разнообразными осложнениями и огромной летальностью (того самого, между прочим, которым в виде аэрозоля потравили полторы сотни человек на «Норд-Осте»)… Девочка из хорошей семьи, подсевшая на заразу в полубогемной тусовке, двадцатиоднолетняя «задвига», еле откачанная налоксоном, — маленькая, тощенькая, шмыгающая носом…
Почему именно ей он сам стал названивать даже после ее выписки из реабилитационного отделения, и ей, и родителям, требуя регулярных собеседований, настойчиво зазывая в Центр в качестве консультанта («Вот смотрите: я глухо кололась полтора года, а теперь полностью завязала…»), с удивлявшей его самого готовностью откликаясь на любую ее просьбу о совете, общении, даже деньгах?.. Наверное, на фоне этой готовности она могла бы выдоить из Фила существенные суммы, но как раз деньги-то Каринка занимала редко, понемногу и всякий раз, очевидно, преодолевая себя. Просто просить у родителей на фоне вечных их мотивированных и немотивированных скандалов ей было еще неприятней, а с нормальной работой девчонке не везло так же, как и со всем остальным.
Это была какая-то кармическая расплата, тягостная необъяснимая закономерность: умная, много умеющая (без всяких дипломов), коммуникабельная, с хорошим характером, она фатально не приживалась нигде, вечно искала работу, устраивалась на самые неожиданные должности, и либо вылетала через месяц-два, либо разорялась очередная контора. Далекая от любых стандартов красоты, Каринка тем не менее всегда была центром мужского внимания, причем обычно какого-то смутно беспокойного, драматически-конфликтного, постоянно мучилась с выбором и каждый раз выбирала самый проблемный вариант…
Не сказать, что она часто жаловалась Филу (она вообще нечасто жаловалась), но уже без малого три года он был для нее человеком, который всегда готов слушать, который всегда рядом. Зрелый тридцатисемилетний мужик, давным-давно женатый («до отвращения моногамный», как хмыкал он сам), чей сын не так сильно отставал по возрасту от Каринки, как сама она от Фила, квалифицированный и востребованный врач, работающий зачастую на износ, у которого таких пациентов, как она, за годы практики было батальон…
Наркоманы и наркологи хорошо знают поговорочку — жутковатую для тех, кто «в теме»: «Героин умеет ждать». «Мы как б…, — мрачно ухмылялся Никеша, один из нетривиальных Филовых подопечных, — бывшими не бываем». Над любым завязавшим это висит как отсроченное исполнение приговора, — всю жизнь. Можно пройти любые лечебные и психотерапевтические курсы, можно вытерпеть ад сухой ломки, можно возненавидеть эту дрянь всеми убитыми ею печенками, не колоться год, два, пять, десять, пятнадцать лет — и все равно сорваться. Не просто можно, а как правило, так и бывает. Рано или поздно. Но — с огромной вероятностью.