Впрочем, сейчас Витьке было не до того — он боролся с желанием ахнуть по телефону молотком для отбивных и спустить обломки в унитаз. Нельзя, нельзя… Даже отключить нельзя. Единственное, что он решил сделать завтра же утром, купить новую сим-карту, чтобы самому звонить по необходимости с нее. Хотя понимал, разумеется, что и ту, приобретенную на собственный паспорт, вычислить будет не проблема. (Наверное, стоило обзавестись левыми документами, но где таковые раздобыть, сугубо законопослушный Витька не представлял.)
Параллельно он наблюдал за реакцией Ленки, сознавая, что в ее глазах его поведение должно выглядеть чем дальше, тем более дико. Но что он мог ей сказать?.. В первый же вечер он чуть не проговорился… и хотя ничего толком сказать не успел, выраженьице на лице у Троянской поймал такое, что зарекся откровенничать даже в малой степени.
Дело было в распространенной, свойственной и Ленке тоже, привычке держать телик все время включенным. Там закончились какие-то новости и началось какое-то ток-шоу. Витька потянулся было за пультом — вырубить, но почувствовал вдруг специфическое любопытство. Шоу было «семейным», максимально ему омерзительным, но теперь, когда счет был вроде как обнулен, вся эта жуть уже не должна была иметь над ним власти, и чтобы проверить степень собственного пофигизма, он решил послушать…
Ведущая, здоровая третьей свежести кобыла с голосом и манерами бандерши (бывшая поп-звезда), фальшиво-сочувственно подвывая, вытягивала из гостей сально-смрадные подробности их семейно-сексуальной житухи. Разнообразные гости, в большинстве провинциалы, в судорогах слезной жалости к себе сладострастно расковыривали болячки. Простой до внешних признаков вырождения народ в студии злорадно сопереживал и праведно негодовал. Поминались мужья-алкоголики с садистскими замашками, суки-свекрови, шлюхи-невестки, дети-уголовники и дети — жертвы растления. Букетистый духан перегара, подгорелой каши, пьяной рвоты, пубертатной поллюции, нестираных носков, использованных прокладок пер от плазменного экрана, как из прорванной канализации.
Витьку, вопреки стремлению абстрагироваться, до костей продрало: стоило подумать о количестве людей, живых как-никак душ, вот в этой вот, в его стране, не знающих, не способных, да и не желающих представлять себе иной реальности. Подумать, что пьяное свинство, взаимное мучительство, тихое или напоказ, взаимное и всеобщее раздражение, повседневное изуверство, убогие эмоции по убогим поводам у них и называются жизнью, что они вот так вот, вот этим вот и живут — не все страшно, но все чудовищно скучно; однако же единственное средство от скуки, доступное им, — это подглядывание за соседом, которому херовее, чем тебе…
— Ты чего там смотришь? — подозрительно прищурилась на пороге комнаты Троянская, держа на манер хирурга поднятыми кисти, жирные от готовки.
— Смотрю на так называемую обычную жизнь, — медленно ответил Витька, вырубая звук. — На так называемых обычных людей…
Ленка глянула странновато:
— И что ты надеешься почерпнуть?
— Пытаюсь понять, что заставляет человека законопачивать для себя все отверстия в мир, зацикливаясь на самом тухлом: на быте и физиологии…
— Как будто жизнь не состоит из быта и физиологии, — она пожала плечами. — Из еды, денег, любви, нелюбви. Из мужей, частенько склонных поддать, жен, которые, случается, изменяют, детей, болеющих и попадающих в ментовку…
— Если она состоит ТОЛЬКО из этого, — покачал головой Витька, — это не жизнь. Не-жизнь, жизнь мертвечины, как у упырей…
— В таком случае девяносто процентов твоей страны — упыри, — фыркнула Троянская, возвращаясь на кухню. — Знаешь, какие у этих шоу рейтинги?.. Во-во.
Он стоял в дверном проеме, глядя, как она, сдувая волосы с лица, расправляется с оранжевыми пластами лососины.
— …С другой стороны: а чем ты им предлагаешь интересоваться? — Ленка бросила в мойку лязгнувший нож — Идеями? Какие идеи в нынешнем мире?.. — тронула нос тылом запястья. — Искусством? Оно вообще где-то сейчас производится? По-моему, то, что сейчас называется искусством, — это чистые муляжи и бирюльки…