— Какой я несчастный! — веселился ван Чех, — И что нам теперь со всем этим делать?
— Я, честно говоря, не знаю, потому что это место живет по ззаконам Серцета. Я попробовала не вмешиваться в происходящее, герои там, как куклы, действуют по программе, по писаному.
— Но ты можешь влиять на действия своей героини?
— Это дорогого мне стоит. Очень трудно, аставить ее говорить то, что мне нужно почти невозможно.
— А кто еще там учавствует? — уточнил доктор.
— Виктор, я, кто-то из сестер дер Готер, больше накомых лиц я не наблюдала.
Ван Чех задумчиво кусал губы.
— Картина где?
— В ординаторской стоит, — сказал Виктор.
— Это хорошо, — задумчиво мямлил ван Чех, — тогда мы после темноты встретимся с вами. Брижит, ты сможешь не спать до темноты?
— Смогу, конечно.
— Учитывая, как ты вырубаешься на ровном месте, — поднял соболиную бровь доктор, — Виктор, проследишь?
Он кивнул.
— Что вы задумали?
— Аферу, — хищно улыбнулся доктор, — Но мне бы очень пригодились записи Пенелопы. Когда она посетила меня в обмороке, как это бывает и во снах с участием умерших, она дала ответ на вопрос, который глодал меня с момента твоего расскаа о первом сне.
Она сказала, что если у нас снова воникнут проблемы с пограничьем, то надо будет просто почитать ее записи. Они у меня в кабинете хранятся, найдете без труда, почитайте. Там и про сновидцев должно быть, я давно читал, не помню ничего. А пока я настоятельно бы рекомндовал пойти к Серцету и отдать ему ноутбук. Поговорить с Аглаей и выяснить, что случилось с картиной. Поговорить с Британией и выяснить, что у нее там с сестрой все-таки происходит и навестить Маус. Мне жалко бедняжку, пошла на поправку, а я сам заболел.
Ты все поняла, Брижит?
— Да. Семь розовых кустов не надо сажать?
— Нет, не надо. Но я с удовольствием покушал бы гречневой каши и горохового пюре, но к несчастью гречка смешалась с горохом, — хитро, глядя на меня сказал ван Чех, дескать попала, ты, девочка, сама виновата, — И почему ты все еще сидишь? Время почти шесть, не так долго до темноты.
— Еще четыре часа, как минимум.
— А ты с одной Аглаей будешь только полтора часа общаться пантомимой, — кивнул мне на дверь доктор, — и вынеси этих журавликов, бесят, невозможно.
Мы с Виктором быстро покидали журавликов в пакет и вышли.
— Может, ты посидишь с серцетом, пока я буду бегать по больным? — спросила я Виктора.
— Посижу, — пожал плечами он.
Мы метнулись в Серцету. Он встретил нас, как родных. Я заметила, что выглядит он цветуще, а на столе лежат исписанные ручкой листки.
— Вы стали писать на бумаге?
— Да, Porta itineru longissima. Труден лишь первый шаг.
— Поздравляю вас, — я попробовала мило улыбнуться и сдержаться, чтобы не придушить этого монстра. — А мы принесли вам ноутбук.
— В нем уже нет нужды, — улыбался Серцет, — скажите, как там доктор?
— Доктор жив и почти что здоров, он жаждет, чтобы вы продолжали работать на романом, — сладкоголосо пела я, и где раньше скрывался мой артистический талант.
— Тогда я прямо сейчас сяду за работу, — просиял дер Гертхе.
— Только не доводите себя до истощения, — мило улыбнувшись, сказала я.
Мы вышли из палаты:
— Я так понимаю с ним нянчиться уже не надо, — резюмировал Виктор.
— Не надо. Тогда отправляйся искать записи Пенелопы, а я по больным.
Мы разделились.
Аглая сидела на своей постели и аккуратно сворачивала покрывало, видимо, не в первый раз. Увидев, меня она повеселела.
— Чех? — тихо спросила она, и чуть было не закрыла себе рот руками.
— Он жив. С ним все в порядке. Пока он должен немного полежать в больнице. Но у тебя есть я.
Аглая совсем развеселилась, она соскочила с кровати и схватила со стола какой-то листочек, подала его мне.
— Чех, — сказала она.
На листке была наисована лежащая на полу картина Виктора и некий мужчина стоящий над ней.
— Кто этот мужчина? — спросила я.
— Чех, — ответила Агая.
— Доктор?
Она яростно замотала головой. И стала кусать губы, соображая, как можно объяснить, не прибегая к речи. Наконец, она прислонила к глазам два кольца из соединенных указательных и больших пальцев.
— Серцет? — удивилась я, — это был единтсвенный, кто носил очки.
Аглая закивала и чуть не пустилась хлопать с ладоши.
— Он приходил сюда?
Кивок.
— Он скинул картину?
Кивок, на глаза Аглаи навернулись слезы.
— Ты не смогла ее поставить на место?
Кивок.
— Почему?
Больная встала в ступоре, на вопрос почему можно ответить только пантомимическим спектаклем. Судя по всем, Аглая осознавала серьеность происходящего и ей необходимо было полное мое понимание. Она схватилась за кубики, и через пятнадцать минут явила моему взору иллюстрацию к сказке "Морозко".