А вода была необходима — чтоб опустить в таз ноги старушки. И только тут я догадался спросить, сколько ей лет и как ее звать. Анна Ивановна. И семьдесят два года. А по виду ей было восемьдесят. Ходовое у нас выражение в таких случаях — божий одуванчик. То есть когда человеку нет места в больнице. Худое бессильное тело. Мышц нет, ребра и дряблая кожа.
— Несите кислород, Таня. И гоните через спирт. И зажгите весь свет, какой есть.
Хотя под потолком вспыхнула лампочка в сорок свечей, все было тускло.
Слушал Анну Ивановну, измерял давление.
Покуда Таня давала кислород, наполнял лекарствами шприцы.
— Вены гляньте.
— Вроде ничего. Хрупкие, конечно.
— Поехали. Этот шприц медленно — дроперидол с фентанилом. Еще давление упадет. Седуксен в ягодицу. Остальное в вену.
— Может, и седуксен в вену?
— Еще заснет на игле. А нам кардиограмму делать.
Вены были неплохие — не рвались. Однако хоть Таня ввела все, что было сказано, Анна Ивановна задыхалась. И давление не падало.
— Нате-ка морфий в вену. Да стекляшку не потеряйте — голову открутят.
Мы сработались, она понимает с полуслова, и действуем мы именно в четыре руки.
— Ну, легче, Анна Ивановна? Боли нет?
— Ты знаешь, легче. И боли нет, — с удивлением сказала старушка.
— Вижу. Дышите получше. Кардиограмму! — это я уже Тане. — Что, хотите спать? Но потерпите — еще десять минут не засыпайте.
Таня поняла меня и ускорилась — быстро приладила аппарат, шла лента, а я ее сразу смотрел. Инфаркт сомнения не вызывал.
— А как же я здесь одна буду? Слушай, возьми меня в больницу. Ну, ведь еще охота пожить. Ночью испугалась — помру, а неохота. Это только говорят — вот бы помереть. Неохота. Дочь-то в городе. Это для нее как дача. Когда она приедет? До весны-то далеко. Возьми, а? У меня еще яблоки есть. И несколько мешков картошки.
— Хорошо, Анна Ивановна, мы вас возьмем без картошки. И даже без яблок. Носилки, — это я Тане.
Осторожно опустили Анну Ивановну на носилки. И прежде чем взяться за ручки, я глянул на часы — мать честная, полтора часа здесь отвертелись. Даже не заметил, как время пролетело. Делаем вывод (скорее в назидание Павлику) — время медленно тянется у бездельников.
— Понесли, Петр Васильевич. Не забудьте стекляшку от морфия, — еще раз напомнил я Тане.
— Все собрала, Всеволод Сергеевич.
Поставили носилки в машину, я сел у изголовья, у окошка салона, а Таня — на боковую скамейку.
— Петр Васильевич, вызовите Зину, пусть скажет терапевтам, чтоб приготовили место.
Машину покачивало. Анна Ивановна спокойно спала, я повернулся вперед, смотря через узкое окошко. Вдруг я увидел, что на обочине, перед самым выездом на шоссе на земле сидит человек и левую ногу он поднял на манер дула. Да, оперся на руки, а ногу тянет кверху — так сигналит нам.
— Остановитесь, Петр Васильевич. Чего это он?
Тот остановил машину, подошел к человеку.
— Два часа загорает, — крикнул. — Перелом, говорит.
Я вышел. Мужчина от радости прямо зашелся:
— Ну, повезло так повезло. Я за корягу зацепился. И вот загораю. До шоссе-то не дойти. А тут — бам! — и сам Всеволод Сергеевич.
— То-то и я смотрю — знакомое лицо.
— Точно. Пять лет назад возили меня к хирургу. Аппендицит тогда был. Да Зотов я.
У него был перелом наружной лодыжки, и я наложил шину.
— Сейчас сделаю укол.
— Да какой укол, — даже возмутился он. — Так доедем. Душа уколов не принимает. Вернее, задница. — В телогрейке, умеренно небрит, неумеренно весел — это, конечно, от удачи, мог здесь сидеть весь день, а тут сразу — нате вам — «скорая».
Я усадил его на скамейку рядом с Таней, ногу он выставил в проход. И что-то все безудержно лепетал — ну, повезло, и вот спасибо, надо же как повезло. Я просил его помолчать — больная спит, но это было бесполезно, он все удивлялся подвалившей удаче.
Так под восторги Зотова мы и приехали.
А что ж мне с ним делать, подумал я. Так-то, днем, есть указание, с травмой больного в поликлинику, к хирургу. А тот уже решит, что делать. Я в данном случае извозчик. И если бы перелом руки, дело ясное, отвел бы, да и все тут. Но лодыжка. Тут маленькая подробность: поликлинику построили десять лет назад, хирургов загнали, согласно проекту, на третий этаж, а рентгенологов на четвертый. Согласно проекту же, больные должны были подниматься на лифте. Но истина всегда конкретна, не так ли? Эта конкретность такова, что лифт не работал ни одной минуты. Его даже не пускали. И Зотов, стокилограммовый мужик, должен прыгать на одной ноге, словно кузнечик. Потому что проектировщики, имея в виду лифт, лестницы сделали такими узкими, что носилки никак не развернуть.