– Сорок талеров тебе сегодня вернут. И ещё десять сверху, – Славута, не дослушав шинкаря, властно отстранил его и стал осматривать коня. На правой задней ноге не было подковы, на крупе виднелись следы кнута, бока кровоточили от уколов шпор.
Кастелян сделал шаг назад и снова натолкнулся на шинкаря, который, словно тень, следовал за их милостью ясновельможным паном кастеляном буквально по пятам.
– Ступай, твои деньги тебе вернут, – повторил Славута.
Шинкарь, не переставая кланяться и рассыпаться в благодарностях, начал пятиться к воротам. Славута, уже забыв о его существовании, отдавал указания жолнеру, дежурившему у въездной брамы.
– Найти Стеценко, привести сюда, трезвого или пьяного, живого или мёртвого. Если пьян – окунуть в холодную воду, чтобы протрезвился. И сюда, немедленно.
Вернувшись в библиотеку, кастелян вкратце сообщил об увиденном. При последних словах княгиня стиснула ладони в кулаки.
– Барбару сопровождала Агнешка, – едва слышно произнесла она.
– Может быть, стоит допросить эту Агнешку? – староста с важным видом закрутил ус.
Звякнули шпоры – Януш переступил с ноги на ногу, левая рука нервно опустилась на эфес сабли. Княгиня на мгновение задумалась, затем шумно вздохнула.
– Действуйте согласно плану. Дальнейшее покажет – возможно, уже сегодня ночью мы получим ответы на все вопросы, – княгиня с видимым усилием поднялась. – Панове, я не требую невозможного. Я жду, что каждый из вас выполнит свой долг, как подобает шляхтичу.
– Ясновельможная пани, – пан Цехановецкий положил правую – на грудь, – клянусь, что в эту ночь я или погибну, или приведу тень на верёвке.
Остальные лишь молча наклонили головы.
Славута вернулся в свои покои, где открыл огромный, обитый железом ларь и извлёк из него тонкую золочёную кольчугу – подарок гетмана Гонсевского. От пистолетной или мушкетной пули такая защита оказалась бы бесполезной, но удар кинжала или сабли клёпаные кольца выдерживали без труда. Кастелян расправил стальное кружево – из складок на пол выпал маленький серебряный кружок. Славута одел кольчугу через голову, поверх набросил кунтуш, после чего поднял с пола монетку, повертел её в руках, после чего снял со стены кинжал и саблю-корабель, некоторое время придирчиво осматривал их, и, после небольшого раздумья, пристегнул к поясу кинжал. Затем достал шомпол, пороховницу и две свинцовые пули, взял пистоль и установил на него новый кремень.
К поимке призрака было всё готово.
Глава XII. Тень наносит удар
Ночь упала на замок. Тёмным кольцом сомкнулся вокруг замка далёкий лес. Внизу блестело зеркало пруда, в котором отражалась ярко-белая Луна. Славута сидел в нише южной галереи. На расстоянии руки, в бойнице, лежали кинжал и пистоль.
На башне-браме пробило час. Славута положил рядом шомпол, после чего пальцы нащупали две пули и маленький металлический кружок. Для полутора грошей монета была мелковесной. Фальшивая или обрезанная? Славута вынул монетку и поднёс к окну – в ярком свете луны он различил очертания державного яблока и надпись: MONNOVFACTACIEVA1676 [17]. Обратная сторона была украшена двуглавым орлом, вокруг которого были видны чёткие буквы: IAPADGC&MDTM&P&ARA [18].
Славута не смог сдержать улыбки – как непостоянна благосклонность фортуны, как переменчив ветер судьбы! Давно ли было, когда польский королевич Владислав принял титул “Obrany Wielki Car Moskiewski” [19]? Сколько званий вмещал в себя титул польского короля: z Bożey łaski Krol Polski, Wielkie Xiąże Litewskie, Ruskie, Pruskie, Mazowieckie, Zmudzki, Kijowski, Wołyński, Podolski, Inflantski, Siewierski, Cyerniechowski & cetera, y Szwedzki, Gotski, Wandalski, Dźiedźiczny Krol [20] … Как давно хоругви Великого Княжества Литовского под началом гетмана Яна Кароля Ходкевича входили в Москву, и шляхта, размахивая саблями, кричала: “Gdzie Rus – tam Polska!” [21]? Давно ли всё тот же королевич Владислав требовал от царя Михаила отказаться от титула «Государя Всея Руси» и именоваться лишь «Государем Своея Руси»?..
Ныне времена изменись. Речь Посполита, отравленная ядом национальной гордыни и религиозной нетерпимости, слабела год от года. Ровно сорок лет назад в Варшаве шляхтич Сицинский, перекрывая нестройный гвалт радных панов, произнёс роковые слова “Niema zgodu!” [22] – и Речь Посполита погрузилась в бездну безвластия и анархии.
“Niema zgodu!” – звучало почти на каждом сейме, шляхтичи выхватывали дедовские сабли-корабели, а маршалки безуспешно пытались добиться от радных панов хоть какого-нибудь решения. “Niema zgodu!” – и одна шляхтецкая конфедерация шла войной на другую, а королевская власть превращалась в бессильный идол, увенчанный короной Казимира Великого. “Niema zgodu!” – и взаимная вражда, словно смертельный недуг, подтачивали силы некогда могучего государственного организма польско-литовского государства, и не было от той болезни лекарства. И, наоборот, с каждым годом набирала силы и просыпалась от векового сна Православная Русь. Ещё слабая, ещё наполовину находящаяся под властью польских панов и латинской курии, она, тем не менее, уже осознавала своё внутреннее единство. В то время, как католическая шляхта ещё пыталась удержать свою власть над русскими землями, простой посполитый люд всё чаще и чаще обращался на восток. Rzeczpospolita Obojga Narodow [23] трещала по швам, как старый поношенный кунтуш, а к 1648 году, наконец, порвалась пополам, по Днепру. В 1686 году Польша была вынуждена признать раскол – познаньский воевода Кристоф Гжимултовский подписал очередной вечный мир с Московией. Сколько было этих «вечных миров», не упомнит никто: Литва подписывала мир с Московией при князьях Витовте, Александре, при трёх Жигимонтах, при Владиславе и Яне Казимире… Чаша весов склонялась то на одну, то на другую сторону, но никогда Варшава и Вильно не сдавали Москве столь обширных земель: за подписью Гжимултовского Речь Посполита «на веки вечные» отказывалась от Смоленска, всего Запорожья и Левобережной Украины, Киева с городками, Северской земли, Чернигова, Стародуба…