Глава XXII. Латинская цифра “V”
На западе бледнела полоска заката, когда кожаный возок въезжал в ворота Мирского замка. Нервной рукой сорвав застёжку и распахнув дверцу, Славута бросился к апартаментам княгини. Тоном, не терпящим возражений, он бросил дежурившей у дверей пани Эльжбете:
– Доложи!
Та скрылась, а через секунду появилась снова.
– Вас просят!
Катажина, сидевшая перед зеркалом, уже готовилась ко сну. За её спиной Богдана разбирала сложную причёску, Стефания наливала тёплой воды в таз. Глаза княгини встретились в зеркале со взглядом кастеляна, и Катажина поняла, что произошло нечто, о чём она должна знать незамедлительно.
– Выйдите! – коротко приказала она горничным, и обе девушки скрылись за дверью. – Какие новости, пан Славута?
– Сегодня я был в склепе несвижского костёла…
Катажина подняла голову – при упоминании об усыпальнице, где лежали останки её детей, княгиня побледнела.
– И… что?
Славута раскрыл перед княгиней церковную метрику. Княгиня внимательно прочитала надпись и пожала плечами.
– Но что из этого следует?
Кастелян бросил взгляд по сторонам, затем указал на дверь, ведущую во внутренние покои. Поняв, что Славута хочет объясниться без лишних ушей, она кивнула и прошла в опочивальню. Около получаса спустя княгиня и кастелян вновь вернулись в комнату.
– Допустим, так оно и есть, – княгиня говорила медленно, словно взвешивая каждое слово. – Но что можно сделать?
Кастелян провёл по шее, словно воротник натирал ему кожу.
– Надо отложить казнь.
– Это не возможно, вы не хуже меня это понимаете.
– Вы же знаете, что Агнешка невиновна. Она просто не могла убить Наталью – у неё было свидание с вашим сыном.
– Дело не в её невиновности, – княгиня подошла к столику красного дерева, открыла ключом дверцу, вынула продолговатую шкатулку, достала из неё свиток бумаги и протянула его кастеляну. – Казнь можно отложить, можно даже отменить. Но что это изменит?
Кастелян развернул лист – на пергаменте безупречным каллиграфическим почерком было изложено, что Ioann III, Dei gratia Rex Poloniæ, Magnus Dux Lithuaniæ, Russiæ, Prussiæ, Masoviæ, Samogitiæ, etc…” [43], далее было свободное место, после чего стояла размашистая подпись, под ней крепилась большая вислая печать.
– Открытый лист… Так в чём же дело? Жизнь Агнешки в вашей власти!
– Не всё так просто… в моей власти не так уж и много… – Катажина на секунду задумалась. – Я всю свою жизнь принесла в жертву интересам страны и своего дома. С ранних лет меня воспитывали для служения Господу, а затем во имя интересов семьи отдали замуж за нелюбимого человека – да простит мне эти слова мой покойный супруг. То была воля моей матери, так требовали интересы рода, и я ей покорилась. Я любила другого, и сейчас в глубине души его люблю – той первой любовью, которая бывает только раз, которая никогда больше не приходит и которую вспоминаешь всю оставшуюся жизнь. Я рано вышла замуж и рано стала вдовой. Брак с князем Радзивиллом также был совершён не по моей воле – об этом меня просил брат. Я делала всё, что мне велели интересы моего рода и интересы моей страны. Во избежание политических осложнений я не могу прибегнуть к помилованию.
– Чему быть, того не миновать. Если гетман ищет повод для рокоша, он его найдёт. Если не сегодня, то завтра.
– Может быть. Но я этого повода ему не дам. И не просите меня об этом, – княгиня встала с кресла и тяжёлыми шагами прошла по комнате. – Мир в Речи Посполитой и жизнь одного человека – вещи несоизмеримые.
Катажина произнесла эти слова хорошо знакомым Славуте непреклонным тоном. Кастелян вдруг поймал себя на мысли, насколько похожа его собеседница на своего венеценосного брата – словно тень короля Яна Собесского вдруг возникла из темноты ночи и встала за спиной старой княгини.
– Казнить нельзя помиловать… – кастелян вытер пот со лба. – Но как вы будете с этим жить?
– Я видела рокош князя Любомирского, – княгиня подняла голову. – Любую войну с внешним врагом можно выиграть. Но любая война внутри страны оборачивается поражением. Если я смогу предотвратить новый рокош, моя совесть будет чиста.
– Казнь Агнешки станет убийством.
– Не надо громких слов. Разве на войне не убивают? Разве вы не воевали?
Кастелян почувствовал, как кровь горячей волной прихлынула к его лицу.
– Гусарская сабля и топор палача сделаны из одного железа, но рубят по-разному. Моя рука тысячу раз сжимала эфес, но рукояти топора никогда не коснётся.
– Ступайте, – холодно бросила княгиня.
Кастелян, отвесив поклон, повернулся к двери.
– Стойте! – Катажина вернулась к столику, снова открыла дверцу и вынула кошель, украшенный личным гербом Катажины Радзивилл. – Я знаю, золото не всесильно. Но оно может многое. Попытайтесь! Большего я вам предложить не могу. Только верните мне кошель.